Теннисные мячики небес
Шрифт:
– М-м, Питер Фендеман, Плау-лейн, четырнадцать, нет, простите, сорок один, Хэмпстед, Лондон, СЗЗ. Но зачем?..
– Сделай одолжение, повтори еще раз, ладно? Просто имя и адрес.
– Питер Фендеман, Плау-лейн, сорок один, Хэмпстед, Лондон, СЗЗ.
– Отлично.
Еще и еврей, судя по фамилии. О, дивный день! Когда все вот так встает по местам, сказал себе Оливер, нос задирать особенно нечего. Это Божьих рук дело.
– Нед, ты был великолепен! Я и выразить не могу, до чего мне жаль, что мы вынуждены были приволочь тебя сюда и заставить терпеть все эти глупости.
Нед с жаром потряс протянутую Оливером руку.
– Спасибо, мистер Дельфт. Большое вам спасибо.
– Просто Оливер. И спасибо тебе, Нед. Знаешь, ты сегодня сделал большое дело. Еще будешь гордиться собой.
– А как же наркотики?
– Наркотики? Какие наркотики? – Оливер снял с магнитофона бобину с лентой. – Все уже забыто Нед. И даже лучше, чем забыто, – ничего этого не было. Полиция тебя не забирала, она о тебе и не слышала никогда. Имени твоего там не знают, не знают даже, как ты выгладишь. Это я тебе обещаю – завтра утром все документы насчет твоего ареста исчезнут навсегда.
«И если в ты знал, сколько во всем этом правды. Чудесной, восхитительной правды!»
– Ничего себе! – Нед улыбнулся, чувствуя, как его омывает волна облегчения. – Если бы это попало в газеты, отец был бы… ну, уничтожен.
Оливер взглянул на часы:
– Боюсь, тебе придется еще немного побыть здесь. Машина у нас одна, я вынужден забрать ее. Но мы уже вызвали другую, скоро приедет. Я бы на твоем месте оделся. Приятной тебе поездки домой. Если что-то понадобится, просто обратись к мистеру Гейну.
Свитер пришелся впору. Ничего не скажешь. От него попахивало гнилым луком, но размер был именно тот, что надо. Куртка и теннисные туфли оказались слишком тесны, а брюки, похоже, шили на человека в пять футов ростом и с талией в сорок восемь дюймов. О брючном ремне Оливер не подумал, пришлось Неду обшарить кухню в поисках какой-нибудь бечевки. Он отыскал ее в одном из ящиков и пять раз обмотал вокруг поясницы. И как раз потянулся за ножом, чтобы обрезать лишнее, когда услышал, как отворяется дверь.
– А, здравствуйте, мистер Гейн, – сказал он, радостно оборачиваясь. – Вы не могли бы…
Гейн сделал шаг вперед. Прежде чем Нед понял, что происходит, его правая рука оказалась заломленной за спину, да так высоко, что кость выдрало из суставной сумки. Хруст и внезапная дикая боль заставили Неда завопить. А когда здоровенный кулак Гейна обрушился на его висок, Нед рухнул на колени и завопил снова. Когда же Гейн с невероятной силой несколько раз ударил его сзади по шее, Нед утратил и способность кричать.
Мистер Дельфт, думал Гейн, глядя на бесчувственное тело Неда, как всегда, оказался прав. Мерзкий типчик, да еще и слабак. Совсем хилый. И делов-то – все равно что крылышко оторвать у цыпленка. Разве тут по-настоящему развернешься? Он услышал, как к дому подъезжает фургон. Задержавшись лишь для того, чтобы с силой, с приятным хрустом врезать Неду
– Оливер, дорогой, какой приятный сюрприз. Жаль только, что ты меня не предупредил. Мне совершенно нечем тебя угостить.
– Я пришел не завтракать, мама, – сказал Дельфт, уклоняясь от материнских объятий. – Я пришел поговорить.
– Ах, дорогой, звучит просто пугающе. Ну что же, пойдем в гостиную. Мария на кухне, моет плиту, бедняжка. Прошлым вечером со мной случилось просто феерическое несчастье, ты бы никогда в такое не поверил. Двое молодых людей из Австралии, они обслуживают званые обеды – самые лучшие рекомендации, сокрушительно красивы, впрочем, среди голубых это теперь не редкость, – но их суфле просто взорвалось, Марии пришлось сбегать в магазин, купить американское мороженое, знаешь, это новое, пятьдесят семь разновидностей. У меня был монсиньор Коллинс и несколько пугающе богатых людей, которых я хотела умаслить, прежде чем вытряхнуть из них деньги на Ораторский фонд. Господи, какой здесь воздух спертый, верно? Это все сигары Джереми, по-моему. Я открою окно?
– Нет, мама, просто присядь.
– Очень хорошо, дорогой. Ну вот.
– Кстати, а где Джереми?
– В офисе, разумеется, В последнее время он работает как лошадь. Оно бы и ладно, лишь бы не переусердствовал, как твой бедный отец. Или как ты, уж если на то пошло. У тебя ужасно усталый вид, дорогой. Просто изнуренный. Впрочем, у меня есть и хорошие новости. Если ты знаешь кого-нибудь, кто мог бы купить для тебя акции, я их мигом раздобуду.
– Сколько можно повторять, мама? Это незаконно.
– Ох, я знаю, я не очень хорошо вела себя с авиалинией «Колин», но это же дело семейное и, стало быть, в счет не идет. А кроме того, отец Хендри как-то на исповеди сказал мне, что внутренние сделки, как ты их называешь, это никакой не смертный грех, а обычный, человеческий, так что я не думаю, чтобы он так уж много значил.
– Послушай, мама, – сказал Оливер, встав перед камином, – давай обойдемся без этой великосветской болтовни, у меня от нее уже голова кругом идет.
– Ах, Оливер, пожалуйста, не стой там. А то ты становишься похожим на викторианского патриарха. Такой насупленный. Напоминаешь мне папу, каким он бывал, когда я плохо себя вела. Вот и умница! Иди, присядь рядом со мной и не будь таким напыщенным. Скажи-ка мне, что тебя гложет?
– Ну, раз уж ты его упомянула, давай поговорим о твоем отце.
– Что за странная мысль, дорогой!
– Не о великом дяде Бобби, о твоем настоящем отце. Мы с тобой никогда его не обсуждали, верно?
– А разве тут есть что «обсуждать», как ты выразился?
– Разумеется. И я всегда это знал.
– Всегда знал что, дорогой?
– Знал о твоих чувствах к нему. Как ты всегда им гордилась. Видел это по твоему лицу в тех редких случаях, когда ты о нем упоминала.
– Папа был великим человеком. Великим. Если в ты знал его, то просто обожал бы. И гордился им так же, как я. В некоторых отношениях, должна сказать, вы с ним до странного похожи.