Теобальд, или Преступление без улик

Турнье Мишель

* * *

Итак, прошло пятнадцать лет. С тех пор я ничего не слышал о чете Берте, пока не наткнулся на заметку о кровавом происшествии. Судя по всему, Берте так и не сделал блестящей карьеры, которую сулили ему таланты Терезы. Смерть настигла его на пороге пенсии в должности директора одного из парижских лицеев. Что же касается сообщника, некоего Гарри Пинка, то это был молодой английский стажер, временно работавший в лицее Берте. Если бы не гибель человека и двое обвиняемых за решеткой, у меня возникло бы полнейшее ощущение "дежа-вю". Впрочем, были и еще кое-какие отличия. Газета поместила фотографии всех действующих лиц. Со времени нашей последней встречи Берте почти совсем не изменился. Правда, он никогда не выглядел молодо. Он принадлежал к тому типу мужчин, которые с годами приближаются к образу старца, жившего в их душе, даже когда им было двадцать. Англичанин показался мне симпатичным, ибо я невольно отождествил его с тем наивным юношей, каким был я сам в те времена, когда общался с этой странной парочкой. Но ему повезло меньше. В какой жуткий переплет он попал из-за романа с Терезой! Портрет Терезы меня потряс. Мускулистая валькирия прежних лет превратилась в мощную благородную

львицу. На меня смотрело величественное, спокойное, исполненное уверенности лицо; однако щеки, шея и тень у подбородка возвещали увядание, следующее за расцветом. Больше всего изменился взгляд. В нем уже не было того дразнящего пламени и жажды жизни, которые составляли его очарование. В нем читалось в лучшем случае тревожное ожидание, в худшем - покорная усталость. Но все равно моя валькирия выглядела еще очень эффектно, и было понятно, почему юный англичанин пленился этими полными руками и массивными бедрами.

Обстоятельства смерти Берте сначала вроде бы давали повод признать это несчастным случаем, как и утверждала Тереза, но когда выяснились новые факты, она начала путаться в показаниях и попала под подозрение. Тело Берте обнаружили в ванне, и было установлено, что его убило током от электробритвы. Следствие же показало, что он всегда пользовался только опасной бритвой, найденной неподалеку, к тому же бритва, которая явилась причиной его гибели, оказалась дамской и принадлежала Терезе. Но самой важной уликой против Терезы и ее любовника сочли письмо Берте, написанное за несколько дней до смерти и адресованное сестре, которая поспешила передать его следователю. В этом письме Берте обвинял жену и юного англичанина в попытках с ним расправиться. Тереза принудила Берте подписать страховку и в случае его кончины становилась состоятельной вдовой. В том же письме он утверждал, что они уже дважды подстраивали несчастные случаи и оба раза он чудом избежал гибели. Короче, он предупреждал сестру, что если с ним что-то случится, то убийцами надлежит считать Терезу и ее любовника.

Я мысленно перебирал обстоятельства дела исходя из собственных воспоминаний и ставя себя на место англичанина. Могло ли со мной произойти нечто подобное пятнадцать лет назад? Без сомнения. И все-таки в преступнице, которую газеты описывали с мрачным сочувствием, я никак не мог узнать прежнюю Терезу. Та же страстная чувственность - да, пожалуй; та же неутолимая жажда деятельности - бесспорно; но полная безнравственность - маловероятно. Потому что, по-моему, если любишь жизнь, то инстинктивно отступаешь перед некоторыми поступками, в частности перед убийством. Тереза была ненасытной, ни одна, даже самая щекотливая ситуация не могла смутить ее, но перед физическим страданием и кровью она останавливалась как вкопанная, будто лошадь, почуявшая запах живодерни. Я вдруг припомнил, как ей стало противно, когда я упомянул об одной учительнице, которая, забеременев, решила обратиться к врачу, чтобы сделать аборт. "Ни за что!" - фыркнула она, сложив руки на животе, будто охраняя свое чрево от убийц в белых халатах. И еще я вспомнил слово, вырвавшееся у нее в тот день, когда ее муж застал нас вместе и убежал, пока мы продолжали сжимать друг друга в объятьях. "Самоубийца", - пробормотала она, хватая одежду. Самоубийца? В случае насильственной смерти все-таки, наверное, стоило бы рассмотреть и эту третью версию наряду с несчастным случаем и убийством.

Изо дня в день я следил за делом Берте по статьям в печати; над головой Терезы сгущались тучи, дело шло к смертному приговору. А меня по-прежнему преследовало какое-то смутное воспоминание, силясь всплыть на свет из глубин забвения. Письмо! То, которое написал мне Берте после моего отъезда из Алансона. Расстроившись, что в конверте нет чека и мне не собираются возвращать долг, я по диагонали пробежал глазами листки в линейку, испещренные неразборчивым почерком. Да пошел он к черту, этот жулик-графоман! На что сдались мне его излияния! Теперь, стараясь мысленно восстановить содержание письма, я отчетливо вспомнил два слова: самоубийство и месть. Да, об этом там точно шла речь. Остальное покрыто мраком. Слова "самоубийство" и "месть" могли бы пролить на смерть Берте неожиданный свет.

Куда я дел письмо? Вопрос был вполне уместен, ибо у меня страсть все хранить, и в первую очередь письма, даже самые дурацкие. Но увы, эта страсть не сопровождается аккуратностью, и мои архивы накапливаются в виде папок, пропадая невесть куда после очередного переезда.

Я приступил к поискам. Чем дольше я искал, тем меньше оставалось шансов найти письмо и тем прочнее становилась уверенность, что оно может оказаться основной уликой. Несколько дней я провел в лихорадке, тревоге и злости на самого себя. Кстати, ничто так не угнетает психику, как пересматривание старых бумаг и писем, порой настолько ветхих, что прочесть их просто невозможно. Прах, забвение, пустые грезы, угасшая любовь! Я словно выкопал из могилы труп юноши, которым когда-то был, чтобы обыскать его; иногда он был трогательно наивен, но нередко все же с душком. Наконец я испустил победный вопль: письмо Берте обнаружилось в рукописи начатого, но вскоре заброшенного романа, за который я в какой-то момент снова взялся, но потом окончательно про него забыл. Читая исписанные микроскопическим почерком листочки Берте, я думал о том, что это невыдуманное послание само по себе в тысячу раз более захватывающий и серьезный роман, чем я смог бы когда-либо сочинить, хотя такие выводы типичны для человека непишущего. Однако какое это теперь имеет значение?

Дорогой юный коллега!

Я пишу Вам исключительно из-за нашей разницы в возрасте. Я не смог бы обратиться к любовнику Терезы, будь он моим ровесником. Мне Вы годитесь в сыновья, однако никак не Терезе. Ваша молодость меня обезоруживает, во всяком случае, смягчает Вашу вину в моих глазах, ибо если говорить о Терезе, о моей матери, отце и о жизни в целом, то тут моим обвинениям не будет конца. Как вы легко могли заметить, я не отличаюсь ни статью, ни удачливостью. Видимо, я родился задом наперед, протестуя против той силы, что толкала меня на свет, и пытаясь ей сопротивляться. Я никогда не радовался жизни и с нетерпением жду возвращения

в небытие, с которым, я полагаю, никогда не расставался. "Господи, я пребывал в бесконечно ничтожном и покойном небытии. Меня извлекли из него, чтобы бросить в гущу странного карнавала" - так говорил господин Тест с игривой непринужденностью великого эстета. Для меня же это не странный карнавал, а зловещий балаган. Я не буду рассказывать о страданиях и унижениях, испытанных мною в детстве. Еще в начальной школе переменки были для меня сущим мучением. И курьез заключается в том, что я так и не смог от этого спастись, поскольку стал учителем. И вовсе не по призванию, упаси господи! Скорее из-за отсутствия оного, другими словами, из-за неспособности заняться чем-то еще, попробовать свои силы в другой области. Я несколько раз пересдавал экзамен и в конце концов добился-таки права преподавать грамматику - наименее престижный предмет. Получив назначение в младшие классы, я оказался вне досягаемости старшеклассников, чью дьявольскую агрессивность я испытал на себе однажды, когда мне пришлось заменять больного коллегу. Я с ужасом вспоминаю восьмой класс, который вел в течение триместра. Одурев от их галдежа, я под вечер возвращался домой изможденный, подавленный, испытывая омерзение от одной мысли о том, что назавтра мне нужно будет снова возвращаться в эту клоаку. Все это я пишу для Вашего сведения, если Вы решите продолжать преподавательскую карьеру. Мне кажется, у учителя есть только один шанс выстоять перед двадцатью или тридцатью мальчишками и девчонками, которым по четырнадцать-семнадцать лет, разделить каким-то образом эротическое опьянение, свойственное их возрасту. Наверное, можно этого достичь за счет некоего демагогического сообщничества. Но можно добиться и большего с помощью легкой провокационной игры с девочками и солидной дозы гомосексуальности в общении с мальчиками. Важно стать для них взрослым сексуальным собеседником, абсолютно незаменимым, ибо замены они не найдут нигде, тем более у родителей. Я для этого совершенно не годился. С восьмыми классами мы чувствовали нескрываемое взаимное отвращение. К счастью, с нового учебного года я вернулся к маленьким невинным шестиклассникам.

Отношения с Терезой развивались единственным возможным путем. Муж ей нужен был как средство для достижения собственной цели. Чтобы отвоевать место под солнцем. Ее родители пришли в восторг, когда она стала женой не просто государственного служащего, а еще и ученого. Дочь разделяла их наивное восхищение представителем общественного класса, который она почитала высшим. Этим объяснялась одна странность, постоянно меня смущавшая, которая так и осталась для меня загадкой. Как Вы могли заметить, я, естественно, обращался к ней на "ты". Но несмотря на все мои увещевания, она продолжала говорить мне "вы". Этим она одновременно подчеркивала (намеренно или нет) разницу в общественном положении и в возрасте. Хотя одиннадцать лет не так уж и много. Но я никогда не был по-настоящему молод, а в ней все - тело, жесты, рот и особенно глаза - излучало молодость. Тереза! Как же я ее любил! Страстно, болезненно. Как я был неловок, смешон, уязвим рядом с ее непоколебимой уверенностью, особенно когда мы бывали на людях! Сама того не желая, незначительным жестом или непроизвольно вырвавшимся словом она меня задевала, увечила, ранила. Однажды она меня смертельно обидела - да, да, смертельно, хотя речь и идет о смерти отсроченной, не знаю, надолго ли. Тогда мы были молодоженами, если, разумеется, подобное определение применимо к нашей странной паре. Не помню, как мы подошли к этой теме, но я заговорил о ребенке, который мог бы у нас родиться. Она внезапно застыла и взглянула на меня словно впервые: "Ребенок? От вас?" Она оценивающе осмотрела меня, и в ее взгляде было столько презрения, что я, не выдержав, вскочил и убежал.

Ребенок и жизнь, продолжение жизни и даже выживание - понятия сходные. Мне казалось, что, если родится ребенок, он, подобно моей любви к Терезе, привяжет меня к жизни, спасет от навязчивых мыслей о самоубийстве. И эти спасительные врата вдруг захлопнулись. Первое "приключение" Терезы отбросило меня еще дальше в потемки. Я бы, вероятно, не выплыл, если бы не ощутил в себе вдруг странную и мрачную энергию, новый вкус к жизни. Он был горьким, терпким, но сильным, он открыл для меня будущее: я узнал чувство ревности и жажду мести, неотделимые друг от друга, как биение и страсть одного сердца. Я был обманут, осмеян, оскорблен, но мечтал отомстить, а для этого надо было жить дальше.

Но за что мстить и кому? Тереза нанесла мне неисцелимую рану, отказавшись иметь от меня детей. И мои мысли о мести сосредоточились на ребенке. Согласен, не очень оригинальная идея. В обществе, основанном на традициях, измена женщины жестоко наказывается именно потому, что этим ставится под сомнение происхождение ребенка. Я, наверное, старомодно чувствителен. Я никогда не смирюсь, слышите, никогда, с тем, чтобы у Терезы был ребенок от кого-то другого. Вас я простил, поскольку Ваша эпизодическая связь закончилась без последствий. Но если бы сложилось иначе, то и Вам, и Терезе следовало бы опасаться моего отчаяния. Она знает об этом. И принимает все меры предосторожности. Тем не менее у нее сильнее, чем у обычной женщины, развито материнское чувство и она не может его подавить. В тот день, когда она подчинится этому зову, я наложу на себя руки. Но, поверьте, я пойду ко дну не один. Мой труп, как камень на шее, утащит за собой Терезу, ее любовника и отвратительный плод их распутства.

Вполне ли проясняют дело эти строки? Достаточно ли убедительно это доказательство самоубийства Берте, который позаботился о том, чтобы его смерть выглядела как умышленное убийство? Дабы отмести все сомнения, оставалось выяснить еще одно, последнее обстоятельство.

Я встретился с адвокатом тех, кого газеты называли дьявольскими любовниками, и отдал ему письмо Берте. Он тут же отправил Терезу на медицинский осмотр, где оказалось, что она действительно беременна. Она наверняка сказала об этом Берте, не подозревая, что таким образом запустила механизм спланированной катастрофы. Берте погиб, но отомстил. Он думал убить сразу нескольких зайцев, но забыл о красноречивом послании, отправленном пятнадцать лет назад одному юному коллеге. Таковы интеллектуалы. Неуемная страсть к речам и письму сплошь и рядом сводит на нет их самые хитроумные планы.