Теофил Норт
Шрифт:
— Вы были очень хороший. Мне страшно нравится ваша квартира. И ваша кухня.
Я встал.
— Ну что ж, если вам надо идти, Алиса, я провожу вас до площади и заплачу за такси, чтобы вас отвезли прямо к воротам. Вы же не хотите встретить еще кого-нибудь из миллиона ваших знакомых.
— Сидите на месте. Трамваи еще ходят. Если кого-нибудь встречу, скажу, что была на телеграфе.
— Я бы мог вас проводить без всякого риска по Спринг-стрит. Там темнее и береговой патруль уже, наверно, все подчистил. Сейчас, только заверну пресс-папье.
Миссис Киф обставила мою комнату по своему вкусу,
И тут я услышал другую музыку, ускользнувшую от моего слуха, но не от ее. Этим летом деревянный домик по соседству превратился в Миссию Святого духа — молельню истовой евангелистской секты. Шло молебствие. Работая на фермах в Кентукки и Южной Калифорнии, я часто посещал подобные собрания на открытом воздухе и знал многие гимны, редко звучащие в городских церквах. Да, гимны эти были в крови мальчиков и девочек, выросших в сельских районах Западной Виргинии, где радения — ось религиозной и общественной жизни, а также главное «развлечение». Алиса услышала гимн, который поют перед тем, как «вручают свою жизнь Христу»: «Не поддавайся искушению — рядом Христос».
Мы пошли вверх, к Спринг-стрит. Улица была пуста, я ускорил шаги, и нагнал Алису. Она плакала. Я взял ее крохотную руку в свою.
— Жизнь тяжела, милая Алиса.
— Тедди?
— Да?
— Вы верите в ад?
— В какой ад, Алиса?
— Что, если мы плохо поступаем, мы попадем в ад? Когда я была девочкой, я очень плохо себя вела. Когда я жила в Норфолке, мне приходилось плохо поступать. У меня был ребенок, теперь его нет. Еще до того, как я познакомилась с Джорджем, — но я ему рассказала. Когда я вышла за Джорджа, я больше не делала ничего плохого. Честное слово, Тедди. Я вам говорила: Джордж спас мне жизнь.
— Джордж когда-нибудь вас ударил, Алиса?
Она быстро взглянула на меня.
— Сказать правду? Ладно, скажу. Когда он возвращается из долгого плавания, он напивается и бьет меня. Но злости у меня нет. У него есть причина. Он знает, что… что не может сделать ребенка. Он живет со мной, но дети не рождаются. Вас бы это не огорчало?
— Продолжайте.
— Я иногда думала, не родить ли от другого человека, чтобы Джордж не знал. По-моему, если изредка встречаешься с другим мужчиной, ничего тут особенного нет… Хоть это и обман, Джордж бы только радовался. Он хороший человек. Раз ему хочется стать отцом, это ведь не будет очень большой грех, правда? Прелюбодейство, как в Библии называется. Иногда мне кажется, я бы надолго отправилась в ад, чтобы сделать Джорджа счастливым.
Я все время держал ее за руку. Очутившись на Вашингтон-сквер, мы перешли улицу и сели на скамейку, подальше от фонарей. Я сказал:
— Алиса, мне стыдно за вас.
Она быстро спросила:
— Почему стыдно?
— Вы — зная, что сердце Христа вмещает в себя целый мир, — вы думаете, что Христос отправит вас в ад за маленький грех, который сделал бы Джорджа счастливым или за маленький грех, который вам пришлось совершить, чтобы выжить в жестоком городе Норфолке.
Она прислонилась головой к моему плечу.
— Не стыдитесь меня,
Не буду излагать здесь, что я сказал Алисе почти пятьдесят лет назад. Я напомнил ей кое-какие слова Христа — и, может быть, кое-какие выдумал. А потом сказал:
— Я больше ничего говорить не буду. — Рука ее в моей руке немного успокоилась. Слышно было, как «перекатываются шарики».
Она сказала:
— Пойдемте к фонарю, я хочу вам что-то показать.
Мы пересели на другую скамью. Она вынула что-то из сумочки, но мне не показывала.
— Тедди, я всегда ношу медальон на цепочке, но сегодня, когда мы с Делией уходили, его сняла. Сами понимаете, кто мне его подарил.
Я посмотрел на фотографию в медальоне. Она была сделана несколько лет назад. Матрос лет восемнадцати — он мог бы послужить моделью для любого плаката с приглашением во флот — смеялся в объектив, одной рукой обнимая Алису. Я представил себе, как это было: «Дамы и господа, подходите! Всего двадцать центов за снимок, и доллар за медальон с цепочкой. Вот вы, двое — молодость бывает только раз. Не упустите случай».
Я смотрел на снимок.
Она смотрела на снимок.
Она опять прошептала мне на ухо:
— Я хочу ребенка — для Джорджа.
Мы встали и пошли ко мне. У лестницы я сказал:
— Очень важно, чтобы Джордж не узнал. В этом весь смысл. Делия не проговорится?
— Нет.
— Вы уверены?
— Да. Делия понимает, как это важно. Она мне сколько раз говорила.
— Алиса, я не знаю вашей фамилии, и вы не знаете моей. Мы больше не будем встречаться. — Она кивнула. — Два раза за нынешний вечер вы были на волоске. Вы можете ходить к «Маме Карлотте» — меня там больше не будет.
Через два часа мы вернулись на площадь. Она заглянула за угол, как будто мы ограбили банк. Шепнула: «Кино кончилось» — и захихикала.
Я оставил ее в подъезде и пошел за такси. Я спросил шофера, сколько стоит доехать до Перекрестка первой мили.
— Пятьдесят центов, — ответил он.
Я вернулся и дал ей полдоллара и двадцать центов.
— А что вы скажете — где вы были?
— Как называется это место, где пели гимны?
Я сказал ей.
— Я постою здесь на углу, пока вы не уедете.
Она поцеловала кончики пальцев и приложила к моей щеке.
— Я, пожалуй, не возьму эту картинку Атлантик-Сити.
Она отдала мне пресс-папье. Потом пошла было к такси, но вернулась и сказала:
— Мне ведь больше не будет по ночам одиноко, правда?
И уехала.
Я вдруг подумал: «Конечно, с Пенелопой рядом все эти двадцать лет рос Телемах».
12. «ОЛЕНИЙ ПАРК»
Эту главу можно было бы назвать «Шаман, или Le Medecin malgre lui» [84] .
84
лекарь поневоле (фр.)