Теория государства
Шрифт:
Закария и ему подобные пробуют примирить свою остаточную веру в универсальность либерализма с окружающей реальностью. Есть, однако, и те, кто вполне допускает равноправное соперничество «оси демократий» и «оси автократий». В частности, об этом жестко пишет «неоконсервативный» политолог и публицист Роберт Кейган. По его мнению, укрепившиеся автократии России и Китая открыто и последовательно противопоставляют себя «свободному миру», и торжество последнего отнюдь не предопределено, ему придется бороться. [291]
291
Kagan R. The End of the End of History. Why the twenty-frst century will look like the nineteenth //www.tnr.com/story.html?id=ee167382-bd16-4b13-beb7-08efe1a6844; Кейган Р. Конец конца истории. Почему XXI век будет похож на XIX// worldcrisis.ru/crisis/417028.
Любопытно, что Кейган, берясь описывать мировоззрение российских и китайских лидеров, рассуждает об их особом подходе к демократии как к «implementation of popular will», то есть «внедрению воли народонаселения». («Этот режим демократичен потому, что правительство консультируется и прислушивается к […] народу, понимает, что ему и необходимо и чего он хочет, а затем старается обеспечить его нужды» [292] .)
292
Там же.
Бесспорно, западные государства были пионерами на демократическом («современно-демократическом») пути. Также бесспорно, что их экономическая, культурная и военная мощь на определенном этапе сделала либеральную демократию привлекательным образцом, позволила пропагандировать, продвигать и насаждать ее в планетарном масштабе. Однако у Запада нет, не было и не может быть ни монополии на демократию, ни монополии на интерпретацию демократии.
Западная либеральная демократия – всего лишь один из видов современной демократии. А американская, германская и какая-нибудь норвежская демократические модели, в свою очередь, заметно различаются между собой.
Есть демократические режимы, скопированные с тех или иных западных либеральных моделей добровольно или «под диктовку». В последние десятилетия заметное место среди них заняли восточноевропейские «молодые демократии».
Есть демократические режимы, сочетающие нелиберальные элементы оригинального политического творчества, основанного на национальной политической культуре, и элементы, добровольно заимствованные у либеральных демократий. Такие режимы сложились в индии, Малайзии, Казахстане, Белоруссии. Такова и российская суверенная демократия.
Есть относительно оригинальные нелиберальные демократические режимы – китайский [293] , Иранский, ливийский [294] и пр. Их демократичность объективна и нисколько не зависит от чьего-либо «признания» или «непризнания». Запад может «утешить» заимствование ими самой идеи современной демократии (только не в либеральном изводе, а в левом) и отдельных институтов и практик.
Лишь одна показательная параллель. В государствах Запада старательно маргинализируются и довольно жестко отсекаются от системной политики все опасные и потенциально опасные радикалы – постнацисты, ультралевые, ультразеленые, исламисты. Это совершенно разумная мера самозащиты тамошних властей, не колеблющая демократических основ, наоборот. А в тех же Китае и Иране власти защищаются от ратующих за революционные реформы либералов-западников, то есть столь же опасных – по тамошним меркам – радикалов, угрожающих устоям «демократической диктатуры народа» или «религиозного народовластия». Обсуждать методы и формы самозащиты с точки зрения их допустимости или недопустимости можно сколько угодно. Но здесь есть предмет для дискуссии лишь моральной и этической, никак не политической. С политической точки зрения никакой разницы нет. Нельзя отказывать китайскому или Иранскому режиму в демократичности на том основании, что либералов-западников там не допускают до выборов и всячески прижимают. В Европе и США гитлеропоклонникам тоже приходится тяжело.
293
Марк Леонард приводит мнение влиятельного китайского политолога Фан Нина, который описал различие между китайской и западной либеральной демократией, используя кулинарные аналогии. Дескать, западные демократии подобны ресторанам, работающим в режиме фиксированного меню, в которых посетители, руководствуясь некими своими предпочтениями, выбирают шеф-повара. Однако они не определяют содержания блюд, шеф готовит их по своему усмотрению. Китайская демократия, в свою очередь, подобна ресторану, где повар всегда один и тот же, но различные «дежурные блюда» могут быть заказаны ему по выбору (Леонард М. Указ. Соч. С. 110). Аналогия хромает, поскольку как рецептуру блюд, так и меню определяет тот самый единственный повар. Однако он, как и его западные коллеги, ориентируется на запросы посетителей, старается им угодить.
294
В Ливии не проводятся выборы. Но тамошний режим также предполагает опору власти на признание и согласие нации. Можно сказать, что данное исключение подтверждает и объясняет главные правила современной демократии.
3.5.2. Переход к либеральной демократии («либерал-демократизации») до сих пор часто объявляется непременным условием, предпосылкой: 1) устойчивого экономического развития; 2) выстраивания крепкого эффективного правопорядка; 3) установления политической стабильности. Примеров приводится множество, начиная от послевоенных Германии и Японии (оккупированных, ставших «чистыми досками») и кончая постсоветскими Латвией, Литвой и Эстонией. Также называются примеры успешного транзита от недемократии, гегемонии к либеральной демократии через либеральную гегемонию (либеральную автократию по Закарии) – упоминавшиеся Чили и Тайвань, Южная Корея, Турция и т. д. Дескать, да, иногда либерализм был и бывает «с кулаками», но это сугубо временное исключение, уместное при преодолении отсталости как социально-экономической, так и культурно-политической. Однако противоположных примеров ведь тоже достаточно. Для начала достаточно назвать Китай и Иран. Можно считать существующие там режимы «дискуссионно-демократическими», можно не считать, однако нельзя отрицать, что у них (особенно у Китая) развитые современные экономики и правопорядки и политическая стабильность поддерживается на весьма высоком уровне. Позволительно предъявлять претензии к их правопорядкам – по поводу специфического отношения к правам человека. Но зато в части борьбы с преступностью тамошние власти обычно демонстрируют куда большую эффективность, чем правительства многих либеральных государств. В процветающем Сингапуре, этой подлинной «стране будущего», функционирует специфическая демократия, генетически близкая к либеральной, но никак в ее рамки не вписывающаяся [295] , и т. д.
295
Дзоло пишет о Сингапуре: «В течение более тридцати лет этим современным городом-государством правил своего рода философ-царь Ли Куан Ю [1959 – 1990 гг.]. Не придерживаясь какой-либо конкретной политической идеологии, Ли детально регламентировал все стороны жизни трех миллионов своих сограждан, включая их жизненное окружение, привычки, личные и коллективные интересы и цели, вплоть до запрета публично плевать и курить». Сингапурское государство характеризует «высочайшая технологическая эффективность, обширное использование информационных инструментов, всеобщее процветание, превосходные общественные службы (особенно школы и больницы), высокий уровень занятости, эффективная и просвещенная бюрократия, асептическое регулирование социальных отношений посредством исключительных функциональных требований и полное отсутствие политических идеологий и публичных дискуссий [выделено мной. – В. И.]» (Дзоло Д. Указ. Соч. С. 313 – 314).
Режимы в petrostates Персидского залива – саудовской Аравии, оаэ, Катаре, а также в Брунее – довольно далеки не только от либерализма, но и от демократии. Ожидать их серьезной либерализации или демократизации в ближайшем будущем не приходится. Но все эти государства развиты в экономическом и правовом отношении, внутренне достаточно стабильны. Либералы очень не любят petrostates, поскольку те наиболее явно опровергают их
С другой стороны, «либерал-демократизация» в условиях слабого правопорядка и недостаточной политической стабильности (а тем более «разброда и шатания») очень часто негативно влияет на экономический рост и приводит к комплексным кризисам, порой долгосрочным. Так, Гаити, государство, созданное еще в начале XIX в. по итогам успешного восстания рабов (едва ли не единственного в истории), можно номинально числить среди «ветеранов демократии». Там уже около 200 лет (с перерывами) проводятся прямые общенациональные выборы и накоплен огромный опыт политической конкуренции. Однако ни порядку, ни процветанию это никак не способствовало. Достаточно напомнить о 30 (как минимум!) государственных переворотах, трех иностранных интервенциях и не поддающихся счету бунтах. Государство не раз приходилось едва ли не учреждать заново. Единственный более-менее стабильный период в новейшей гаитянской истории – время свирепой диктатуры Франсуа Дювалье (1957 – 1971 гг.) и чуть менее свирепой его сына Жана-Клода (1971 – 1986 гг.), тогда демократия сворачивалась полностью. Киргизия в 1990-е гг. числилась у Запада одним из передовиков «либерал-демократизации» на постсоветском пространстве, не просто оставаясь бедной и отсталой страной, но неуклонно беднея и откровенно дичая. В 2005 г. Там случилась «тюльпановая революция», объявленная было прорывом в «либерал-демократизации», но никаких видимых улучшений за ней не последовало. Спустя пять лет последовала еще одна «революция»… Ярко выраженные отрицательные последствия «либерал-демократизация» продемонстрировала в Боливии, Индии [296] , Пакистане, Таиланде [297] , на Украине и т. д.
296
Закария, уроженец Индии, описывает издержки индийской «либерал-демократизации». Вовлечение в политику представителей низших каст открыло путь во власть религиозным фундаменталистам, оголтелым популистам-коррупционерам и криминальным лидерам. Он утверждает, например, что в штате Уттар-Прадеш сформировалась натуральная «бандитская демократия». Следуя своей концепции, он сетует на сокращение либерального компонента в индийской политике за счет увеличения компонента демократического (Закария Ф. Будущее свободы. С. 109 – 116).
297
Таиландская партия «Народный альянс за демократию» выступала помимо прочего за лишение избирательных прав сельского населения и замену выборного парламента назначаемым законодательным корпусом. Такая реформа должна была лишить политической базы Таксина Шинаватру (Чинавата), миллиардера и политика-п о пули ста, и его сторонников. Созданная Шинаватрой партия «Tai Rak Thai» («Тайцы любят тайцев») побеждала на парламентских выборах в 2001 и 2005 гг. Он дважды возглавлял правительство. В 2006 г. Военные с фактического одобрения короля Пхумипона Адульядета (Рамы IX) свергли погрязшего в коррупции Шинаватру. Однако на выборах в 2007 г. победила Партия народной власти, фактически выступавшая преемницей его партии. Правительство составили из союзников и выдвиженцев экс-премьера. В 2008 г. «Народный альянс за демократию» организовывал массовые акции протеста, в конце концов вылившиеся в захваты правительственной резиденции, столичного аэропорта и т. д. Оппозиция последовательно добилась отставки двух «шинаватровских» премьеров и роспуска Партии народной власти и союзных ей партий (решением Конституционного суда). Сторонники Шинаватры организовали в 2009 г. «встречные» беспорядки, но армия их подавила.
4.
Разговор о демократии логически выводит к ее якобы полной противоположности – автократии (греч. – самовластие, «самоправление») в смысле монократии. То есть к неограниченному или малоограниченному единоличному властвованию правителя (соправителей [298] ).
Считается, что такое властвование непременно устанавливается при «абсолютной» монархии, но может быть установлено и при других моделях правления. На деле даже при поверхностном изучении опыта древних и средневековых восточных деспотий, Европейских «абсолютистских» королевств XVI—XVIII вв. Или современных «углеводороных» монархий бросается в глаза вопиющее противоречие между декларациями о концентрации всей полноты власти, порой даже духовной, в руках монархов и практикой распределения властных полномочий и ресурсов внутри политической элиты (аристократии, высшей бюрократии, высшего духовенства и т. д.).
298
Прецедентов соправления (дуумвиратов, триумвиратов) —официального, полуофициального или неофициального распределения функций правителя между двумя (и даже тремя и более) персоналиями – в мировой истории довольно много.
Соправление не всегда предполагает равноправие соправителей, равенство их формальных и неформальных статусов. Один из них может быть «старшим», а другой «младшим».
Из отечественной истории следует привести примеры официального соправления Ивана III Великого и его сына и наследника Ивана Молодого в 1470 – 1490 гг., Михаила (первого Романова) и его отца Патриарха Филарета в 1619 – 1633 гг.; и неофициального – Екатерины II Великой и Григория Потемкина (по некоторым сведениям ее морганатического супруга) в 1775 – 1791 гг., Александра I Благословенного и графа Алексея Аракчеева в 1815—1825 гг., а также триумвирата Леонида Брежнева, Алексея Косыгина и Николая Подгорного (на расширение которого до квадриумвирата претендовал Александр Шелепин) в 1960 –1970-е гг.
Соправлением стала и совместная работа Владимира Путина и Дмитрия Медведева (полуофициально заявляется об их «тандеме», лично я больше предпочитаю термин «двоецарствие»).
Часто приводимое в качестве примера формальное соправление Ивана V и Петра I Великого в 1682—1696 гг. В действительности было прецедентом имитации соправления, поскольку Иван из-за слабого здоровья был абсолютно не способен заниматься государственными делами и выполнял исключительно церемониальные функции. До 1689 г. за братьев правила царевна Софья, а после ее свержения Петр забрал всю власть в свои руки. Еще иногда ссылаются на неформальное соправление Федора I (последнего Рюриковича) и его шурина, ближнего великого боярина Бориса Годунова в 1586 – 1598 гг. Хотя на самом деле Годунов фактически правил один (Федор I, вопреки распространенному мнению, был дееспособен; однако все же не мог полноценно править из-за своей кротости и безволия). Так же, как светлейший князь Александр Меншиков («полудержавный властелин») при номинальном правлении Екатерины I и Петра II в 1725—1727 гг.
Правитель, даже, кстати, республиканский (римский принцепс-император), мог быть господином жизни и смерти всех своих подданных, мог иметь самые широкие права для того, чтобы «ротировать» элиту. Но ни один правитель никогда не мог властвовать действительно единолично, разве только в глубокой древности в самых примитивных компактных городах-государствах. Да и это довольно сомнительно. Править всем и всеми одному не под силу. Властвование имеет естественные пределы. Правитель всего лишь человек, ограниченный в своих физических и интеллектуальных возможностях и нуждающийся как минимум в помощниках. («[…] даже самый ужасающий властитель все равно ограничен человеческой природой, недостаточностью человеческого рассудка и слабостью человеческой души. Даже самый могущественный человек должен, как и все мы, есть и пить. Он станет больным и старым» [299] .) Поэтому помимо правителя, помимо самовластителя всегда есть другие властвующие. И совокупная прямая и косвенная власть этих властвующих зачастую превосходит власть правителя. Можно заявлять (и нередко заявляют) о про-изводности их власти от власти правителя, но что от этого изменится сущностно?
299
Шмитт К. Разговор о власти и доступе к властителю. С. 30.