Теория катастрофы
Шрифт:
На экране появились голубой Нептун и точка, двигающаяся вокруг него.
— Покажите эту орбиту из системы отсчёта, вращающейся с тем же периодом, — попросила Никки.
Теперь на экране точка двигалась по небольшому эллипсу в одной части орбиты, уже не обегая планету вокруг.
— Ну и что? — не выдержал профессор. — Я вижу хорошо известный эпицикл для одной частицы! Каждый первоклассник знает, что если астронавт на околоземной орбите бросит вниз мешок с мусором, то мешок сделает небольшую петлю, вернётся через полтора часа и ударит астронавта
— Верно, но что будет, если взять СОТНЮ мешков и каждую минуту бросать по мешку вниз? — продолжала хладнокровно Никки. — Вольдемар, пожалуйста…
На экране появилась уже сотня светящихся точек, которые летели замкнутой цепочкой вдоль маленького эллипса.
— Дорогой Волди, наденьте на ту же ось десяток орбит с меньшим эксцентриситетом, вплоть до нуля, — уверенно командовала Никки.
Аудитория смотрела, затаив дыхание, как на экране завораживающе закружилось эллиптическое поле из вложенных друг в друга нескольких хороводов частиц.
Никки обратилась к ошарашенному Дермюррею:
— Этот орбитальный объект состоит только из частиц, двигающихся по Кеплеру.
Профессор стоял, покрасневший, как свежесваренный рак, пожирая глазами невозможное скопление частиц.
— Фикция! В невращающейся системе отсчёта такая штука размажется вдоль орбиты!
Никки вздохнула и попробовала быть образной с упрямым профессором:
— Вольдемар, свяжи частицы верёвочкой, только посвободней.
Частицы опутались нитью, то провисающей, когда соседние тела сближались, то натягивающейся. Какое-то время все смотрели на экран. Верёвки нигде не рвались.
— Вы же понимаете, профессор, — сказала Никки, — что если верёвка не рвётся во вращающейся системе отсчёта, то она будет целой и для любого другого наблюдателя, в том числе и в невращающейся системе отсчёта?
Профессор это прекрасно понимал, судя по налитым кровью глазам.
— Такой протяжённый объект будет разрушен приливными силами! — крикнул он.
— Ну-ну, профессор, — укоризненно сказала Никки. — Приливные силы не могут действовать на точки. Наш протяжённый объект состоит из невзаимодействующих точек, и приливные силы тут совершенно ни при чём.
— Вольдемар! — заорал профессор. — Преврати точки в шары и внеси возмущения!
Картинка на экране преобразилась — верёвки исчезли, и частицы, превратившись в шары, начали сталкиваться друг с другом. Скопление заколебалось, разрушилось и растянулось по орбите.
— Ага! — торжествующим паровозом взревел профессор Дермюррей. — Оно разрушается, оно нестабильно! Я так и знал!
— Вольдемар, — не смутившись, сказала Никки, — частицы — это неупругие шарики, покрытые рыхлым слоем и обладающие самогравитацией. Учти слипание частиц при столкновениях и разрушение их кластеров приливными силами.
Овальный вихрь снежных частиц снова закружился на экране. Тела в нём сталкивались, слипались, образовывали временные конгломераты, снова
Профессор неотрывно пожирал глазами новую модель.
— Сложность динамически неубедительна. Природа — мастер на изящные и простые решения, — непринуждённо сказала Никки. — Робби утверждает, что принцип такого эпициклического коллективного движения частиц открыл Вайцзеккер ещё в двадцатом веке. Сейчас в эпициклический вихрь можно засунуть и спутник — вихрю это не повредит.
Это уже было чистым издевательством над передовой наукой. Раздался звонок, и ученики шумной толпой повалили к выходу. На экране гипнотически кружился совершенно невероятный, с точки зрения Дермюррея, космический объект. Багровый профессор с взлохмаченными волосами таращился на монитор и не замечал очередной цитаты Вольдемара, горящей на задней стене: «Когда природа оставляет прореху в чьём-нибудь уме, она обычно замазывает её толстым слоем самодовольства. Лонгфелло».
— Спасибо, Вольдемар, — попрощалась Никки, выходя из аудитории вместе с хихикающими студентами. А усталому профессору, который столько делал для этих тунеядцев, тупиц, троллей и троглодитов, никто не сказал ни «спасибо», ни «до свидания».
Какие же всё-таки свиньи эти дети!
Последняя книга профессора Гуслик «Зимний дождь» стала лунным бестселлером, побила годовой рекорд продаж, и Джоан, растерянную и невозмутимую, пригласили на тиви-интервью. Все студенты собрались вокруг большого аудиторного экрана — послушать беседу с колледжским профессором литературы. Вёл передачу в прямом эфире известный обозреватель книг Кадавр, обаятельный и хищный, но вопросы задавались и зрителями.
— Как вы относитесь к восторженным откликам на свою книгу?
— С опасением. От похвал человек глупеет.
— Почему в ваших книгах герои не умирают?
— Читательскую слезу выжать, убив героя, каждый дурак сможет.
— Но врагов и конфликтов у вас много!
— Книге нужны враги. Жизнь книжного героя во сто крат сложнее, чем жизнь обычного человека, — на то он и герой.
— Герои-мужчины у вас сентиментальны.
— У героинь две женские икс-хромосомы, но и у героев есть одна. Мужчины тоже плачут, но боятся признаваться в этом, бедняги.
— Что вы понимаете под счастьем?
— Победу над одиночеством.
— В ваших произведениях часто мелькают бабочки.
— Бабочка — удивительное летающее создание: бесшумное и какое-то не от мира сего. Не сравнить с деловыми птицами, хищными стрекозами и всякими мухами.
— Зачем вы работаете в Колледже, а не организуете свою писательскую фирму?
— Сборник студенческих работ я ценю больше, чем собственные книги. Это не сборник, а грядка ростков. Я в Колледже — садовник. Лесник?