Теория везения. Практическое пособие по повышению вашей удачливости

Адамс Скотт

Диагноз «безумие» всегда оправдан в случае с писателями и художниками. Ведь часто разница между сумасшедшим человеком и художником лишь в том, что художники фиксируют то, что рисует их воображение. Почти каждую неделю на протяжении нескольких десятилетий читатели моего блога спрашивают меня о моем душевном здоровье. Я понимаю, почему так происходит, я тоже перечитываю мои записи. Рациональная часть меня знает, что если внушительное количество людей предполагают, что я сошел с ума, не стоит исключать такую возможность.

К тому же у меня есть немного безумия в крови. У отца моей матери был «белый билет», кажется, так это называли тогда. Насколько я знаю, его подвергали электрошоковой терапии. Сейчас говорят, что она не

приносит результата, видимо, это так, потому что через какое-то время моей маме с бабушкой пришлось убегать от него, прихватив только свою одежду, а он мчался за ними по дороге с каким-то тупым предметом в руках и, как говорят, с намерением убить. Я не могу исключить возможность того, что унаследовал нечто, омрачившее ум дедушки.

Жизнь человека, которого почти признали сумасшедшим, оказалась тяжелым испытанием. Когда я пытался заговорить с людьми, мои голосовые связки непроизвольно сжимались на определенных гласных, и казалось, что звук идет из очень плохого мобильного, когда не слышен каждый третий слог. Когда я просил диетическую колу в ресторане, получалось «кая ла». Обычно все заканчивалось сочувственным взглядом и обычной колой. Или, что хуже, официант принимал мой заказ за вопрос типа «как дела» и благодарил за участие. В этом случае я оставался вообще без напитка.

Такое состояние заводило в тупик, сводило с ума. Я мог свободно петь, хотя и втихаря. Для меня это было в порядке вещей. Я мог повторить наизусть кусок текста почти без запинки. Но я не мог произвести на свет нормальное вразумительное предложение, если говорил с собеседником.

Как заика, я научился избегать слогов, которые могли бы поставить меня в неловкое положение. Если я хотел купить жвачку, то знал, что выйдет «ачка», тогда я старался пойти в обход и говорил: «Дайте то, что у вас во рту». Но такой подход в целом не работал. Люди не склонны решать подобные ребусы в обычной беседе, поэтому, как бы я ни старался дать наводки, в ответ получал озадаченный вид и «Эм…».

Потеря способности говорить стала настоящим социальным кошмаром для меня. Почувствовать себя призраком в комнате, полной людей, – сюрреалистический опыт. Я имею в виду буквально: ощутить себя настоящим призраком или хотя бы представить, что может чувствовать призрак. Чувство одиночества изнуряло. Исследования показали, что одиночество имеет такую же природу развития, как и старение. Оно так же проживается. Каждый следующий день – это проигрыш.

Я понял, что одиночество остается, если ты слушаешь, как разговаривают другие люди. Одиночество отступает, только когда ты говоришь сам и, что самое важное, тебя слушают. В последующие три с половиной года я испытал полный разрыв с нормальной жизнью и глубоко прочувствовал свою обособленность, даже несмотря на любовь и поддержку семьи и друзей. Качество жизни упало ниже того уровня, при котором стоит пытаться что-то менять.

В первые месяцы, когда появились проблемы с голосом, у меня были более насущные проблемы, чем одиночество. Помимо того, что я был карикатуристом и автором комикса с популярным героем Дилбертом для журналов по маркетингу, я еще был высокооплачиваемым профессиональным оратором. А когда я впервые обнаружил, что потерял способность говорить, мой ежедневник был расписан на несколько недель вперед. Я не мог предугадать, будет ли голос слушаться меня во время этого подготовленного заранее выступления так же, как дома, когда я мог петь или читать стихи. Я не знал, произойдет ли так, что мои голосовые связки сожмутся на сцене и больше не будут работать, или буду ли я стоять перед тысячей слушателей и мычать что-то невнятное.

Я поставил в известность клиента о возникшей ситуации

по электронной почте, дав, таким образом, его организации возможность все отменить. Они решили не менять программу и рискнуть. Я тоже был согласен еще раз воспользоваться случаем. К счастью, мне не свойственно смущение, которое обычно испытывают люди и о котором я напишу в последующей главе. Меня не останавливала, как можно было бы подумать, перспектива опозориться перед тысячами незнакомых людей, многие из которых наверняка будут записывать выступление на камеру. Стоило рискнуть хотя бы потому, что мне надо было знать, что будет с моим голосом в этой ситуации. Я должен был понять схему. Появится ли голос, если я буду произносить хорошо заученный текст перед большим количеством людей? Был лишь один способ узнать это.

Глава 2

День выступления

У меня было около ста выступлений. В каком-то смысле все они сводились к одной схеме. Подписать контракт. Забронировать билет. Выехать на работу. Провести небольшую встречу с организаторами. Зажечь на сцене. Заставить людей смеяться. Раздать несколько автографов. Попозировать для фото. Добежать до машины. Добраться до аэропорта. Улететь домой.

В этот раз небольшой встречи не вышло. За кулисами, за минуту до моего выступления в битком набитом зале, организаторы пытались вовлечь меня в беседу. Я старался как мог, но они не смогли расшифровать того, что я пытался сказать. Я шептал и жестикулировал, использовал обходные предложения, старался убедить их, что на сцене все образуется. Но, честно говоря, я сам в это не верил. И видел панику в их глазах. Шансы того, что я выйду на сцену и связки начнут сжиматься на каждом третьем слоге, были высоки.

Эксперты говорят, что выступления на публике для человека – одна из самых пугающих вещей на свете. Для меня это было не совсем так. Я был натренирован, опытен, по натуре актеришко, а моя аудитория состояла из поклонников Дилберта. Но никогда раньше я не стоял за кулисами и не ожидал выхода, сомневаясь, умею ли я говорить.

Это было в новинку.

Ведущий начал представлять меня. Я поднялся по металическим ступеням на сцену. Звукооператоры регулировали звук и были готовы поддать жару в мой микрофон. Организаторы растворились в темноте за кулисами. Зрители томились в ожидании. Меня представляли целую вечность.

Я выглянул, чтобы оглядеть аудиторию, чтобы почувствовать пространство. Это были мои люди: технари и офисные работники. Я сделал несколько глубоких вдохов. Ведущий произнес шутку, которую я заготовил для представления себя аудитории, и зал засмеялся. Они были проинструктированы и ждали.

Я теребил рубашку, проверил, хорошо ли она заправлена. Проверил микрофонный провод, чтобы убедиться, тщательно ли он спрятан под ремнем. Ведущий повысил голос, чтобы последующие слова казались внушительнее: «Пожалуйста, поприветствуйте создателя Дилберта – Скотта Адамса!» Сердце застучало так, что, казалось, отдавало в ботинки. Я проследовал к резким ослепляющим огням сцены. Зрители неистовствали. Они любили Дилберта, видели во мне его продолжение и были счастливы приветствовать меня. Я пересек сцену, и мы обменялись рукопожатиями с ведущим. Посмотрели друг другу в глаза и кивнули. Казалось, что все происходит очень медленно. Я подошел к ELMO – цифровому видеоприбору, который должен был проецировать мои комиксы на большой экран. Я оставил свои материалы на столе и сделал два шага в сторону. Я положил руки перед собой, соединив кончики пальцев, как делают ораторы, и стал принимать аплодисменты, внутренне переводя их в положительную энергию. Энергитически я чувствовал себя хорошо. Так или иначе, я был предоставлен публике.