Теперь с тобою вместе я
Шрифт:
Объятий наших тесный круг.
Прощайте, милые, родные,
Прощай и ты, мой верный друг.
Прощайте, люди, не корите.
Поспорить я решил с судьбой.
Прошу почаще вести шлите.
А дальше будет бог судьёй.
Дописав последнее
— В Ваших песнях столько боли от расставания с Родиной, что невольно напрашивается вопрос — неужели вы так плохо жили в Беларуси, что вынуждены покинуть столь милые сердцу места и дорогих людей?
Рядом сидящий с ней мужчина, которому в принципе и адресовался этот вопрос, прежде чем ответить, взял в руки ладонь жены и нежно поцеловал, а затем уже повернулся к Вере:
— Это самый сложный вопрос, какой только можно было нам задать. Ещё четыре года назад мы бы легко, не задумываясь, однозначно ответили «да», потому что жили в очень в тесных жилищных условиях. Представляешь, — впятером в однокомнатной квартире с тремя подрастающими детьми. Ты правильно недоумеваешь, видя рядом с нами только двух девочек. Третья, самая старшая, вышла два года назад замуж, родила нам любимую внучку и в последний момент передумала ехать вместе с нами в Израиль, о чём она скоро, вероятно, пожалеет, и от чего нам теперь придётся, по всей видимости, страдать всю жизнь.
Но суть твоего вопроса заключалась не совсем в этом. Так вот, у нас уже была отличная обустроенная квартира и в ней всё, что требуется, и даже больше того. Мы работали и получали нормальную зарплату, да плюс мне платили пенсию. В суматошной этой жизни не растерялись, приспособились и, совершая лёгкий шахер-махер, имели немалые побочные доходы.
Я недавно стал лауреатом бардовской песни, и меня иногда стали приглашать выступать в заводских клубах, на туристических слётах и на более крупных сценах, не считая того, что часто ещё пел под водочку в кругу друзей и знакомых.
Ай, что я сейчас буду тебе перечислять всё хорошее, что нас окружало, а вот сорвались с места, а почему, и сам толком тебе не отвечу. Может быть, романтика и то, что я с детства хотел уехать на свою историческую Родину. Может быть, это тоска по моим близким, раньше покинувшим нашу страну. А может быть (по крайней мере, мы так успокаиваем свои сердца), наш отъезд связан с тем, что в стране исхода мы не видим перспектив для будущего дочерей, а также для своей достойной старости.
Что из этого возобладает, покажет будущее, а пока я тебе лучше надиктую ещё один текст песни:
Я вернусь…
Я хочу возвратиться обратно, ещё не уехав,
На колени на землю упасть и в слезах целовать,
По которой ходил я пешком и в транспорте ездил… —
Почему уезжаю, и сам я не в силах понять, —
От людей, с кем сроднился я сложной, но общей судьбою,
С кем язык материнский с рожденья с любовью впитал… —
Пожелайте мне счастье, его вам всегда я желал.
Не предам я забвенью совместно прожитые годы,
Не последней пусть будет прощальная песня моя,
Нынче проводы наши, а ждут встреч счастливые слёзы,
А пока от грядущей разлуки на сердце тоска.
Я вернусь, вы попарите в баньке берёзой хмельною,
Я спою-расскажу, что ещё не успел, не сказал… —
Вы, друзья, не судите, себе сам я буду судьёю,
Пожелайте мне счастья, его вам всегда я желал…
Вера уже давно записала в блокнот последнее слово тронувшей до глубины души песни и почему-то не смела нарушить неожиданно возникшую тишину. Она достала из кармана куртки носовой платочек и промокнула им обильно выступившие на глазах слёзы. При этом обратила внимание на то, что жена барда уткнулась в воротник своего свитера и тоже беззвучно плачет.
Взглянув на свои ручные часики, Вера отметила, что уже шёл одиннадцатый час вечера. Скоро, очень скоро их лайнер совершит посадку на аэродроме в Израиле. В салоне самолёта стояла относительная тишина. Уставшие расстроенные люди или пребывали в состоянии дремоты, или, прикрыв глаза, анализировали всё произошедшее с ними за последнее время. Кое-где тихо переговаривались, кто-то громко с присвистом храпел, казалось бы, обычный рейс самолёта с обычными пассажирами, а не массовый исход людей в другую страну по национальному принципу.
Вдруг раздались характерные звуки включаемого микрофона, а через несколько секунд раздался чуть хрипловатый голос стюардессы, сообщавшей что-то на английском языке, для большинства пассажиров совершенно незнакомом или мало понятном.
Вокруг сразу же началось движение и шумная суматоха. Жена барда взглянула на Веру:
— Может, ты хоть что-нибудь поняла из этой белиберды, что она наплела здесь?
— У меня с английским тоже не очень хорошо, в рамках нашей школьной программы не очень овладеешь, но я последний год по наставлению отца немного сама для себя занималась.
— Так чего она наговорила?
— Как я поняла, через полчаса мы прибудем на место, нам надо привести кресла в первоначальное положение и пристегнуть ремни.
Ах да, она объявила, что в Израиле сейчас двадцать шесть градусов выше ноля…
— Сколько, сколько, одуреть, и это пятнадцатого октября!
Мужчина счастливо улыбался:
— Девчонки, слышали, какая нас ждёт в Израиле теплынь, я же вам обещал, что ещё в этом году покупаемся в море.
Проснувшиеся девочки весело обсуждали новость и радовались, что тяжёлый полёт скоро завершится, и они попадут в рай, о котором младшей из сестёр в воскресной еврейской школе преподаватели прожужжали все уши. Да и гости из земли обетованной, посещавшие их занятия, рисовали страну предков в розовом свете.