Теперь всё можно рассказать. Том второй. Боги и лягушки.

Нигматулин Марат

Улицы перегораживали мешки с песком, ежи и мотки колючей проволоки. Прохожие не замечали их: он огибали, оплывали наскоро возведённые баррикады, перешагивали через колючку и в целом смотрели на это дело равнодушно.

Солдат боялись. Они вечно вытворяли всякую дичь. Нажирались прямо в караулах, а уж когда были свободны, вообще ни в чем себе не отказывали. Они кололи себе в вены бог знает что, постоянно дрались друг с другом и с простыми жителями, били витрины, ломали урны, обносили магазины. То и дело в новостях проскальзывали новости, что какой-то солдат разбил витрину винной лавки, убил продавщицу, затем напился и пустил себе пулю в лоб. Солдаты насиловали даже

друг друга, не говоря уже обо всех остальных. Они постоянно ссорились, стреляли в друг друга, а если не ладили с местными, то и в них. Кто-то потом попадал под трибунал и становился к стене или отправлялся в тюрягу на пожизненное. Некоторые кончали с собой, не дожидаясь финала. Кому-то всё сходило с рук.

Но в основном город жил нормально, только очень плохо.

Это был совсем не страшный город. Это был унылый город. Унылый город-нытик, населённый обычными постсоветскими нытиками. Обычный постсоветский город. В то же время это был город-гедонист, но при этом чернушный, а не декадентский. Это был город нищих гедонистов, которые ненавидят и себя, и свой город, и бедных, и богатых, и всю жизнь вокруг них. Это был город людей, которые проходя по набережной обязательно постараются хоть раз плюнуть в море: дескать, что оно такое голубое и красивое? Так ему и надо за то, что оно красивое и живое! Это был город людей, которые больше всего на свете ненавидели жизнь. Их послушаешь, – так в жизни вообще ничего хорошего нет. Тем не менее, эти люди удивительным образом держались за эту самую ненавидимую ими жизнь.

Как бы ни жил мариуполец, ему всегда плохо. Лежит он в канаве или живёт в дворце на берегу моря, его жизнь всё равно кардинально его не устраивает. И друзья у него все мрази, и семья дрянь, и вообще всё плохо. И ни деньги, ни даже власть не в силах то исправить.

Единственное, что ценит мариуполец, – это сиюминутные удовольствия по типу бухла и жрачки. Когда-то в этот список входил ещё и секс, но к тому времени, про которое мы говорим, он уже вышел из моды. Оставались бухло и жратва. Это были единственные радости в жизни простого (да и не простого) мариупольца. Ну да, и пляж ещё.

Мариуполец был окружён ужасной жизнью: чиновники все воры, военные – как один маньяки, все женщины либо проститутки, либо просто мегеры, вообще все вместе они – быдло; в жизни вообще всё плохо, а вечная депрессия (нередко на фоне военного психоза или просто погранички) – единственное возможное состояние. Вопреки этому (а возможно, что и благодаря) житель портового города то и дело тянется к удовольствиям. Он именно что гедонист, но гедонистнытик. Ему вечно плохо и он всегда умирает. Где бы он ни жил, как бы он ни жил, но он пожилой едва ли не с пяти-шести лет. С самого детства он – вечный брюзга, которому всё плохо.

Ну, а раз всё плохо, почему бы хоть махорки не выкурить перед смертью? Возможно, именно поэтому мариуполец начинает бухать с десяти лет, курить с двенадцати, а колоться и нюхать с четырнадцатилетнего возраста, ели не раньше.

Если ты всю жизнь умираешь, а вокруг тебя всё равно нет ничего хорошего, – почему бы тогда не бухать каждый день до потери сознания и не жрать до тех пор, пока не начнёт тошнить?

Так и жили мариупольцы. Таков был весь Мариуполь.

Так они и жили. Во всём они не отличались от жителей большинства других постсоветских городов, если не считать только военных и того, что это был курортный город.

На всех приезжих Мариуполь производил впечатление пусть и не совсем нищего, но порядком подзапустившего себя города. Он был похож на обленившегося, но не опустившегося ещё до конца молодого балбеса.

Дороги

здесь не ремонтировали годами, здания – десятилетиями. Так было и в других городах, но там это старались скрыть: я в на дорогах засыпали хотя бы песком, а то и гравием, дома хотя бы немного старались почистить со стороны улицы. Здесь не делали даже этого.

Мариуполь жил за счёт трёх вещей: это были военные, курортники и всякие незаконные и полузаконные операции, какие всегда процветают в портовых городах. Все эти три фактора никак не зависели от исправности зданий. Военные были здесь раньше и будут ещё долго, а там уж и трава не расти. Курортники люди небогатые, за границу даже в Россию не поедут, так что они тоже никуда не денутся. Ну, а пираты, контрабандисты, сутенеры и наркоторговцы в этом регионе обитают со времён греческой колонизации (кроме, пожалуй, наркоторговцев). Так что с ними уж точно ничего не случится.

Зная все это, мариупольцы свои здания чини только если начали уж прям совсем обрушаться. То же самое обстояло и с инфраструктурой порта. Нормально работал там только один мол, возле которого швартовались сменявшие иногда друг друга американские корабли. Собственно, американцы его и ремонтировали.

Парки все сплошь были заросшие и замусоренные. Там одни наркоманы да алкаши трусили. Ну, ещё солдаты и молодёжь. Но это не сильно лучше.

Было в Мариуполе нечто восточное. Во-первых, там было очень жарко почти полгода, а во-вторых, там постоянно чем-то торговали. Из кусков пластика и жестяники люди собирали себе павильоны, устраивали там кафе, шашлычные, чебуречные, торговали воблой и пивом, чучхелой и орехами.

Тем и зарабатывали простые мариупольцы.

Зимой в город было грязно и все ходили в спецовках и камуфляжах, как военные или строители, и носили резиновые сапоги поверх шерстяных носков или портянок. Летом все ходили в шортах разной длины, майках и шлёпках. Только в центр города иногда надевали берцы, чтобы не зацепиться голой ногой о растянутую через улицу колючую проволоку.

В целом все жили очень неплохо. Летом все, даже дети, пили холодное креплёное вино, ели фрукты, шашлык и ходили на пляж. Зимой бухали дома.

Так и жил Мариуполь.

Именно там и поселился Сашка.

Теперь у него появилась ещё и сестра, хотя и ему не родная. Она была старше него, и у него не особо складывались с ней отношения.

Сестру его звали Кристиной. Она была настоящая мариупольская девушка.

Когда они познакомились, ей только исполнилось шестнадцать. Сашке было двенадцать, и она его не оценила.

Крис была настоящая мариупольская девушка. Она не выходила на улицу без барсетку и перцового баллончика. Обычно одно лежало в другом. По ночам к баллончику добавлялись нож, кастет или «Оса». «Осу» она купила когда-то на блошином рынке за сущие копейки. С тех пор пистолет использовался не раз.

Лицензии на него, само собой, не было.

Крис была отличной девушкой.

В Мариуполе, как и в любом южном портовом городе, обязательно царил чудовищный, но в то же время скучный и приземлённый разврат. Женскую гимназию, где училась Кристина, этот разврат не миновал.

Гимназия вообще была тем ещё местом. Построенная посреди большого поля между старыми, похожими на поеденные молью передники брежневками, она была просто отвратительна. Двухэтажное здание в стиле конструктивизма, со всех сторон окружённое вытоптанным полем, где клочки пожухлой низенькой травы чередовались с проплешинами песка и глины. За полем были брежневки. По огромным пространствам свободно гулял ветер: сухой знойный летом и, наоборот, влажный и болезненный зимой.