Теплая Птица
Шрифт:
Я сплюнул на снег: что осталось за спиной, того не существует — это и есть Закон Джунглей.
Вынырнув из лесу, к железной дороге прикорнула испещренная колдобинами автодорога, посреди которой замер фургон — черная развалюха, напоминающая оскалившую зубы тварь.
Марина свернула с насыпи.
— Ты чего?
Она не ответила, коротко махнула рукой.
На фургоне — едва заметная картинка: румяная женщина подает такому же румяному мальчику тарелку с чем-то
— Андрей, помоги.
Я обошел грузовик. Марина боролась с металлической створчатой дверью — ржавые чешуйки летели на снег из-под ладоней.
— Зачем тебе это?
— Помоги.
Я вцепился в створку.
— Погоди, Марина. Пальцы оттяпает на хрен. Отпускай!
Едва приоткрытая дверь снова захлопнулась, снег вокруг нас порыжел.
Я отлучился в лес, вернулся с толстой палкой. Марина сидела на корточках, чертя пальцем по снегу.
— Как думаешь, что там? — она кивнула на дверцу.
— Посмотрим.
Вставив рычаг в щель, надавил что было силы. Поначалу не чувствовалось ничего, кроме равнодушного сопротивления металла, но затем — щелчок, и дверь распахнулась, да так резко, что я едва успел отскочить в сторону.
Марина охнула.
Фургон был доверху набит продолговатыми ящиками, целыми и невредимыми.
Я залез внутрь и выкинул наружу один ящик. Ударившись, он распался.
— Ананасы, — воскликнула Марина.
Это слово породило всполох в моей голове: празднично накрытый стол, елка, украшенная гирляндой, включенный телевизор. Андрюшка хмуро ковыряет вилкой в тарелке, рядом с ним — Марина Львовна. Входит Галя — в руках у нее зеленая банка.
— А посмотрите, что я припасла! Ну-ка, Андрюшка, открывай!
— Открывай скорее, Андрей, — взмолилась Марина.
Достав заточку, я срезал крышку на зеленой банке: желтые кубики, залитые белесым соком.
— Какой запах!
— Держи, — я протянул банку Марине. Она отпила сока.
— Вкусно.
Взяла пальцами желтый кубик, стала есть.
Я открыл банку для себя.
Правда, вкусно. Но мясо лучше… Оно дает силы.
— Неплохо, — сказал я, отшвырнув пустую банку. — Бывшие, наверное, по праздникам это ели?
Марина наморщила лоб:
— Не знаю… Кажется, на праздник они ели свежие ананасы… Ну, то есть… Богатые ели свежие каждый день, а бедные — на праздник.
— А это тогда для кого? — я кивнул на коробки.
— А это, наверное, для бедных — на каждый день. Или, может, для путешественников — таких, как мы. Не знаю. А почему ты спрашиваешь?
— Всполох, — я замялся. — Похоже, Андрюшка открывал эти банки по праздникам.
Пару секунд Марина смотрела на меня, потом рассмеялась.
— Выходит, у тебя сегодня большой праздник.
Для нее Андрюшка и я —
Тишину нарушал лишь скрип снега под ногами. Автодорога свернула в лес. Все чаще попадались КТСМ, разрушенные или уцелевшие. В чащобе замелькали остовы каких-то зданий.
Но вот тишина разрушилась, отступила перед настойчивым гулом.
Между тем мы добрели до моста. Река неторопливо гнала куда-то темную воду.
За мостом рельсы поворачивали и вдруг обрывались. Впереди, все еще на значительном расстоянии, застилая солнце, — высилась ржавая стена, оттеснившая Джунгли, уходящая за горизонт.
— Московская резервация, — прошептала всезнайка-Марина, положив руку мне на плечо.
12
НЕВИДИМЫЕ СТРЕЛЫ
В Малоярославце палило солнце, плавился асфальт на платформе. Молодая пара, дожидаясь электрички на Москву, кормила хлебом голубей, слетающихся отовсюду. Хлопанье крыльев, воркование.
У синего, похожего на терем, вокзала старушка продавала пирожки, но немногочисленные пассажиры, мучимые зноем, не хотели пирожков, а хотели пить.
Островцев купил в ларьке небольшую бутылку газировки и тут же выпил, наслаждаясь. Помнится, в детстве он любил лимонад и, когда мать возила его в Обнинск, просил: «Мама, купи „чебурашку“». Мать сердилась:
— Потом по туалетам тебя таскай!
Но все-таки покупала.
Опустив бутылку в урну, Андрей двинулся через привокзальную площадь. Таксисты, поджидающие пассажиров у потрепанных «жигулей» и «волг», окинули ленивыми взглядами: «Нет, не поедет»; лишь один — порядку ради — окликнул: «Парень, в Медынь?».
Островцев проследовал мимо таксистов, мимо автобусной остановки, гудящей народом.
Улицы Малоярославца широки и пустынны.
Многоэтажек здесь немного и почти все — новые.
Сразу за памятником героям 1812 года — частный сектор, полукольцом огибающий центр города.
Идя по пустынной улице, где низенькие скромные домики перемежались с огороженными высокими заборами коттеджами, Островцев задумался о стремлении людей даже здесь, в ста тридцати километрах от Москвы, жить по — столичному.
За его спиной раздался рев моторов. Мимо, подняв пыль, пронеслись два тяжелых мотоцикла. Татуированные бородачи, закованные в кожаные безрукавки, за спинами — длинноногие девицы, волосы трепещут, будто флаги.
Островцев вспомнил: летом в Малоярославце проходит байкерский слет. Любители мотоциклов, природы, пива и девочек съезжаются сюда отовсюду, преимущественно из Москвы.
«Отдыхают люди», — позавидовал Андрей.
У одного из коттеджей его напугала собака, молча высунувшая из-под забора безухую морду. Залаяла, обнажая клыки.