Теплая вода под красным мостом

Хэмми Ё.

Колонна на велорикшах продолжала свой путь вдоль плотины. Я по-прежнему чувствовал близость широкой водной артерии, неспешно струящей в темноте свои воды. Мне уже стало казаться, что мы никогда не доберемся до гостиницы. Да и утро уже никогда не наступит… И нам суждено вечно тащиться во мраке, скользить в ночной мгле.

Тут Дзуон вдруг завопила: «Стой, стой!»

Ха передала её слова по цепочке, и Ньем, рефлекторно обернувшись ко мне, недовольно повторил: «Стоп»! Ехавшая передо мной троица сошла с повозок и зашагала по зарослям травы под плотиной, я поплелся следом. Было слишком темно, и поэтому казалось, что мы идем по минному полю. Я брел последним, осторожно ощупывая носками ботинок землю. Впереди показался какой-то слабый оранжевый огонёк.

Он был одинокий, к тому же совсем тусклый. У меня просто сердце оборвалось. Меня поразил не столько сам огонек, сколько его месторасположение. Дело в том, что он висел над землей сантиметрах в тридцати и подрагивал на ветру. Я как-то не привык к тому, что источники света могут располагаться так низко.

Собственно, это был не огонёк, а нечто похожее на плод растения под названием «китайский фонарик» или пузырник. Казалось, что это сам круглый пузырник источает тусклый свет. От силы полметра в диаметре, он казался светящимся кругом, который вот-вот поглотит ночная тьма. За пределами круга излучала свое чёрное сияние тьма. Поэтому красный «фонарик» казался мне сейчас центром мироздания. Выходило, что мы медленно приближаемся к центру мира.

Внутри красного круга помещалось маленькое, сморщенное старушечье лицо. Щёки были закрыты чёрной тканью. Казалось, что в зарослях травы прямо над землей парит только улыбающееся лицо — больше ничего. Оно вот-вот упадет и покатится по траве.

Старуха сидела спиной к дамбе. Перед ней стоял маленький низкий столик, похожий на игрушечный; масляная стеклянная лампа на столе излучала то самое оранжевое сияние цвета «китайских фонариков».

На столике размещались чайные чашки, термос китайского производства, бамбуковый кальян, восемь каких-то плодов, по цвету и форме похожих на клубни картофеля, примерно с десяток беспорядочно рассыпанных сигарет, три огурца, а также тарелка с подсолнечными семечками. Всё это выглядело как набор иллюзиониста. Мне тут же представилось, как глухой ночью старуха, сидя рядом с абсолютно безлюдной дорогой, по которой никто не ходит, развлекается какими-то странными фокусами с термосом, кальяном и огурцами. Возможно, и те давешние ракеты — тоже её «работа».

Дзуон, Ха, Ньем, я, а также четверо рикш присели на корточки вокруг столика и принялись бесцеремонно пить чай, разлитый в малюсенькие чашечки. Он оказался ужасно кислым. Старуха беспрестанно хихикала. Она определенно знала заранее о нашем приходе, ещё задолго до нашего появления, и потешалась над нами. Ньем раздал рикшам по две сигареты. Но они не стали прикуривать и положили их в нагрудные карманы; рикши предпочли по очереди покурить бамбуковый кальян, похожий на сякухати [4] . Когда они затягивались, вода в кальяне булькала. Я тоже попробовал глубоко затянуться. Буль-буль. Я вдыхал табачный дым, похожий на густую вонь, исходящую от диких зверей. Дым через лёгкие проникал в спинной мозг и, поднимаясь всё выше, достигал головного мозга. Мое тело потеряло устойчивость. Угнездившиеся на лобке вши оторопели и отцепили свои лапки-коготки от корней волос; часть их скатилась в гущу волос и попадала вниз.

4

Японский старинный музыкальный инструмент, вид кларнета.

Дзуон скупила всё овощи и фрукты, лежавшие на столе — три огурца и восемь похожих на картофелины плодов. Ньем взял у меня деньги и с важным видом вручил старухе. Та вновь открыла рот и захихикала. Рот её был похож на чёрную дыру. Мы повернулись к старухе спиной и через заросли травы побрели к нашим «сикло». Оглянувшись, я увидел в круге света «китайского фонарика» старческое лицо, одно лицо. Вокруг него не было ничего, кроме мрака цвета мокрой кожи. Теперь лицо у старухи было сердитое. У меня возникло чувство, что за её спиной течет река, бескрайняя, как море.

Мы снова двинулись в путь колонной.

Наши

велорикши неслись довольно резво, как будто их заправили горючим. Не прошло и пяти минут, как тянувшаяся вдоль дамбы дорога неожиданно пошла в гору. Рикши привстали на сиденьях, сгорбились, навалившись на педали всей тяжестью своих тел, и с хриплыми стонами принялись преодолевать подъем. Если бы мы, пассажиры, вышли из колясок, рикшам было бы легче, но Дзуон лишь командно покрикивала на них своим пронзительным, визгливым голосом; ни Ха, ни Ньем тоже не выказали ни малейшего желания выйти из колясок. Я же после недавнего курева чувствовал страшную слабость во всём теле и не имел ни малейшего желания подниматься по склону пешком. Я только как-то занервничал — не погнутся ли педали, не порвутся ли цепи, не сломаются ли у рикш ноги, узловатые, как куски вяленого мяса, не перевернутся ли и не полетят ли вниз по склону наши коляски.

Как и следовало ожидать, почти у вершины холма всё четыре колымаги дружно встали, причём в опасной близости друг от друга. На несколько секунд мы замерли: мы не двигались вперёд и не падали вниз. Словно в немой сцене — мы примерзли к ночной тьме. Казалось, если мы сейчас же не сдвинемся вперед хотя бы на миллиметр, то скатимся вниз и вернемся во владения старухи, с которой недавно расстались. Она уже предвкушает это и поджидает, противно хихикая. Попытка освободиться от её чар и вновь подняться на склон закончится тем же. Выходит, мы обречены до утра раз за разом повторять всё это?.. Но тут рикша Дзуон с утробным рыком взлетел на вершину холма. За ним одолел подъем рикша Ха. Их низкие, протяжные крики слились в единый рёв. То же самое благополучно совершили остальные рикши — Ньема и мой. Когда всё четверо поднялись на вершину холма, Дзуон зааплодировала. Подражая ей, захлопала в ладоши и Ха. Нехотя их примеру последовал Ньем, я же похлопал от всей души.

На вершине рикши остановились передохнуть, положив голову на руль. Вершина соединялась перемычкой с дамбой. Щеки ощущали лёгкое дуновение прохладного ветерка. Мы вдыхали запах воды. Ньем подал голос, указывая куда-то вдаль:

— Вон там — мост. Большой железный мост. В своё время сюда понаехали специалисты из СССР. Они-то этот мост и построили. Сейчас их уже нет, всё вернулись домой. Да, здоровенный отгрохали мост!

Но я ничего не увидел. Сколько ни вглядывался. А Ньем продолжал:

— Огромный мостище! Сам-то я по нему не ходил, но, говорят, на его строительство потребовалось столько народу!.. Видишь, какой он длинный, ужас просто.

Я попытался провести чёрную горизонтальную линию на холсте тьмы. Затем изобразил покрытие и фермы, добавил несколько толстых вертикальных линий — опоры. Нарисовал боковые заграждения, протянул несколько железных канатов. Наконец возник висящий будто между двумя сгустками тьмы чёрный железный мост грубоватых очертаний. Я заглянул под мост. Оказалось, что там значительно глубже, чем я предполагал. Похоже на огромную, широкую и глубокую котловину. По дну котловины текла чёрная, блестящая, как фотоплёнка река. Похожая на пленку с памятными снимками вода текла медленно и тихо.

Ньем пояснил, что гостиница, куда мы направляемся, когда-то была общежитием советских специалистов. Советские уехали, но после них остались сауна и бильярд, там можно и видео посмотреть, и массаж сделать, поэтому в гостинице постоянно роятся всякие типы, разжиревшие на грязных делишках, в том числе контрабанде. Просто безобразие. Точно! Ньем словно говорил сам с собой. Затем вдруг, понизив голос, стал рассказывать о Ха. Дескать, она пыталась эмигрировать в Японию. С младенцем на руках, вместе с другими беженцами — их было десятка два. На рыболовецкой шхуне. Всё, правда, кончилось тем, что после двухнедельного дрейфа по Восточно-Китайскому морю, потом по Южно-Китайскому морю они попали в Гонконг. Всех принудительно депортировали как экономических беженцев. Странное дело! Политическими беженцами не признали… Ха вернулась домой уже без младенца. Говорят, его съели во время дрейфа. Ребеночка-то…