Шрифт:
ИЗ ЖИЗНИ ИВАНА ЧЕЛЯДИНА
ИЗ-ЗА ДВУХ ОЗЕР
Электричка, миновав железнодорожный мост, прокричала освобожденно. Иван оторвался от окна, поглядел на сидящего напротив отца и подумал: «Жалко его».
Уже неделю отец возвращался с работы
В электричке отец с сыном ехали словно отдельно. Солнце стремилось забраться повыше, слепило, но отец не отводил в сторону глаз, держался, как раньше, гордо и прямо, и во всей его невысокой, отяжелевшей фигуре было столько еле сдерживаемой печали, что Иван подумал: «Может, сегодня утром мать недоговорила чего, и то, что по вине отца в его дежурство сошли с рельсов четыре вагона — не главное и есть что-то еще, о чем она решила — мне знать не надо».
По соседнему пути с грохотом пошел грузовой эшелон, и в окне, как в зеркале, среди мелькавших вагонов дрогнул задумчиво-красивый профиль отца. Грохот от проходящего поезда оглушал: по причине лета в электричке были открыты окна, — вагоны неслись, пьяно раскачиваясь, подступали к стеклу.
— Что грустишь? — еле слышно спросил отец.
— А чему радоваться? — ответил сын.
— Что? — не расслышал отец и качнулся навстречу.
— Я говорю — негрустный я, — громко сказал Иван и переменил разговор: — Ты, верно, спать хочешь? Ты с ночной смены.
— Приедем на дачу, посплю два часа.
— А мне что делать?
— Сходи в лес или начинай ягоды брать.
— Не люблю ягоды собирать, — с досадой вырвалось у Ивана.
— А есть любишь? — резко спросил отец.
— Не люблю. — Лицо сына тоже сделалось недовольно-сердитым.
— Не выдумывай! — Отец отвернулся к окну.
Повсюду, насколько хватало глаз, лежала солончаковая, бедная растительностью земля. По левую сторону железнодорожного полотна разбросанно тянулся поселок из типовых, одноэтажных, крытых шифером, зданий. Сын хотел спросить, кто живет в поселке, но, поглядев на отца, передумал. Электричка сделала поворот и, качнувшись вправо, Иван увидел знакомое, безлюдное озеро, оглянулся и в другом окне успел заметить такую же пустынную воду. Когда-то озеро разъединил железнодорожный путь, и стало два озера, обросших камышом, как старик бородой, таких успокоенных, что Иван ни разу не видел, чтобы в них купались или удили рыбу.
— Плохо я тебя знаю, — сердито глядя в окно, сказал отец.
— Это почему? — удивился Иван.
— Оказывается, землю не любишь.
— Люблю. — Сын примирительно улыбнулся.
— А когда любишь землю, все нравится на ней делать.
— Я землю копать люблю. Осенью, — тоже не отрываясь от окна, серьезно сказал Иван.
— И все? — снисходительно посмотрел на него отец.
— Пока все.
Иван смотрел, как мелькает за окном близкий лес и думал:
— А помнишь, — спросил отец, — ты маленький был, мы с тобой ездили в мою деревню костянку брать?
— Помню. Там посреди пшеничного поля — береза.
— Точно! — обрадовался отец. — Я думал — забыл!
Электричка сбавила ход, за окном потянулись светло-коричневого цвета станционные постройки, сараи, магазин, водокачка.
— Вот и приехали, — взяв тяжелый мешок, сказал отец и позвал сына: — Айда, работничек.
В тамбуре, придерживая неширокую, с ладонь, двухметровую доску, прислоненную к стене, ждал выхода лысый, с больным лицом пожилой мужчина в железнодорожной форме. У его ног лежал битком набитый портфель.
— Здравствуйте, — поприветствовал он. Отец, пожав протянутую ему руку с узловатыми, вспухшими пальцами, сказал:
— Ну-ка, Ваня, помоги старому машинисту. Возьми портфель.
Зеленые двери с шипеньем открылись. Пока машинист, вяло переставляя ноги, задерживая напиравших из вагона людей, сходил по крутым ступенькам, Иван тихонько спросил отца:
— Кто это?
— Сергеич. Ты его знаешь. Он тебе путейскую дудку дарил.
— Не помню.
Видя, что старому машинисту тяжело нести сосновую, судя по свежему смолистому запаху, недавно распиленную доску, отец взял ее на плечо, а тот виновато пожаловался:
— Надо сделать кое-чего по хозяйству…
— Мы тоже решили малину собрать, да погреб будем чинить, — поддержал разговор отец.
— Хорошее дело, — сипло, как старый курильщик, сказал машинист. Взглянув в его светло-серые, пристальные глаза, Иван застеснялся.
По березовой, богато росшей аллее они шли первыми, за ними гомонили садоводы: пенсионеры, отпускники, их жены, дочери — все приехали собирать удачный в этом году урожай, а мальчику хотелось в лес. Машинист внимательно взглянул на него.
— Значит, работать идешь, — спросил, — а дружки, поди, на речку бегут?
— Ну и что, — раздосадованно ответил Иван. Машинист с отцом переглянулись с тайной улыбкой.
«Смеются еще, — думал мальчик. — А хорошо бы на речку».
Потом отец попросил:
— Иди, сын, вперед. Нам поговорить надо.
Ваня ускорил шаг, но как ни настораживался, слышал только обрывки фраз: «Знаешь, Сергеич, первый раз со мной. Стыд-то какой!» — И дальше Иван опять не расслышал, а старый машинист говорил: «Бу-бу-бу-бу, с кем не бывало. У меня в тридцать пятом году… — и снова: — Бу-бу-бу».
Когда они подошли к новым, свежеокрашенным воротам коллективного сада и расстались на первой развилке, Сергеевич, дача которого стояла крайняя, у ворот, сказал на прощание:
— Надо, Михаил, пережить. Я и не такое переживал. — Он подхватил доску на левое, отдохнувшее, плечо, взял из рук Ивана портфель, а потом, спохватившись, обернулся и крикнул в спину уходящим по аллее Челядиным:
— Спасибо.
Они обернулись, и мальчик подумал: «С отцом случилось сильно неладное».
Дачный поселок был ухоженный и большой. Каждая семья владела участком в шесть соток с небольшим домом, душем, сараюшкой, а в саду росли яблони, крыжовник, малина, смородина, земляника.