Теплоход "Иосиф Бродский"

Проханов Александр Андреевич

Добровольский по-стариковски развратно чмокал губами, щурил сальные глазки, оглядывал со всех сторон стоящую перед ним красавицу, как на невольничьих рынках Востока богатые сладострастники оглядывали печальных и покорных полонянок. Открыл баночку с «тигровой мазью», подцепил крючковатым пальцем и нанес на девичий живот мазок золотистого вещества. Стал растирать, массировал, вдавливал мазь в нежный живот, бедра, целомудренную грудь. Мазь начинала действовать, тело розовело, по нему разливался жар. Девушка оживала, глаза ее начинали блестеть, уста раскрывались, и вся она казалась розовым бутоном, готовая распуститься в пламенный цветок. Добровольский отводил ее в душ, ставил'цод холодную воду. Жар остывал, девушка сникала, бессильно под струями воды опускала руки. Добровольский вытирал ее махровым полотенцем, выводил из душа. Снова наносил на девичий живот «тигровую мазь». Растирал, нежил, причмокивал языком, жадно оглядывал розовеющий живот, возбужденные груди, трепещущие колени и бедра. Девушка начинала страстно дышать, тянулась к Добровольскому, старалась

к нему прильнуть. Но коварный старец отводил ее в душ, окатывал холодной водой, и она сникала, остывала, безжизненно опускала плечи. Так длилось до той поры, покуда с девушкой не случилась истерика. Когда в очередной раз Добровольский повлек ее в душ, °на дико захохотала, упала на пол, стала кататься, издавая вопли и визги. Видимо, этого и добивался искусный в любви старец. Запах тигра, шум водопада, истошные вопли джунглей разбудили в нем дремлющего орангутанга, чьи семенники были пришиты ему знаменитым доктором Дебейки. На глазах стал превращаться в страшную косматую обезьяну. Поддерживая руками свое тяжеленное фиолетовое полено, на кривых ногах, скаля зубы, свирепый и беспощадны]! к соперникам, двинулся к самке, чтобы произвести от нее потомство. Все дальнейшее было столь ужасно, что Есаул перебросил тумблер.

Может быть, и зря перебросил. Он увидел каюту Круцефикса, посреди которой находился гроб с прислоненной крышкой. Девушка, ни жива ни мертва, стояла, обернутая в целлофан. Круцефикс постелил в гроб простыню. Распаковал девушку из целлофана и уложил в гроб. Белую лилию, что она держала в руке, он положил ей на живот. Зажег свечу и прилепил в головах покойницы. Разделся, извлек из саквояжа какую-то книжицу и стал читать, поглядывая печальным взором на ту, что безвременно покинула свет. Текст в книжице был набран готическим шрифтом. Кончив отпевание, Круцефикс достал пакет с землей и высыпал ее на девушку. Затем, порывшись под кроватью, извлек банку дождевых червей и вытряхнул комок в гроб, где черви зашевелились, почуяв запах земли. Немного подумав, Круцефикс принес из ванной кувшин с водой и полил девушку, присыпанную землей лилию и шевелящихся червей. Только убедившись, что ничего не забыл, он лег поверх девушки в гроб и не без ловкости натянул сверху гробовую крышку. После этого у Есаула резко сократился обзор — только стоящий посреди каюты гроб, горящая свеча и подрагивающая крышка.

В каюте Попича наблюдалось совсем иное. Девушка с завязанными глазами выставила вперед руки, топталась по комнате, а Попич в чем мать родила проныривал у нее под руками, забивался то в один, то в другой угол, «аукая», словно грибник в лесу. Эта была игра в «жмурки», которой они предавались самозабвенно, как дети. В своей изобретательности, ускользая от преследования, Попич залезал под кровать, нырял в шкаф, притворялся торшером, изображал из себя унитаз. Всячески обманывал девушку, прикидываясь разными животными, — то по-кошачьи мяукал, то гавкал, то заливался соловьем, то кричал кукушкой. Девушка поддавалась на эти уловки, пропускала его, хватала руками воздух. Наконец Попич допустил просчет — прикидываясь торшером, стал кричать осликом. Девушка изловила его. Сбросила повязку. Несмотря на кажущуюся хрупкость и нежность, скрутила его полотенцем. Кинула на кровать носом вниз и стала стегать шнуром от чайника «Тефаль». «А как делает уточка?» — спрашивала девушка, охаживая ягодицы Попича. Тот вынужден был крякать. «А как делает козочка?» Тот, вздрагивая от шлепков, блеял козой. «А как делает шестисотый „мерседес“?» И Попич с покрасневшей задницей, уже жалея о своей затее, изображал дорогую машину с автоматическим переключением передач, кондиционером, подушками безопасности и пепельницей, где лежало много окурков.

Министр обороны Дезодорантов даже на отдыхе, в окружении дам, не мог забыть о воинском долге. Голый, надменный, держа в руках стек, сидел на стуле, чуть отставив хромую ногу. В каюте звучал марш Преображенского полка. Под бодрые, бравурные звуки девушка выполняла различные приемы. Брала. «на караул». Маршировала строевым шагом. Сдваивала ряды. Рассчитывала слева направо «на первый-вто-рой». Колола штыком. Кидалась короткими перебежками в атаку. Залегала. Выполняла команду «лечь-встать». Метала гранату. Стреляла в кувырке с перевертыванием. Демонстрировала приемы рукопашного боя. Проявляла чудо маскировки. Наконец, убедившись в том, что строевые части готовы к наступлению, Дезодорантов по-суворовски взбил хохолок, вскочил, поднял стек, словно это была сабля, и, оглянувшись на девушку, закричал: «Братцы, вперед!.. Не посрамим матушку Россию!..» С этим криком кинулся штурмовать Измаил. Девушка не отставала от любимого командира. Вместе они преодолели ров, вскарабкались по штурмовым лестницам на стену, сбили неприятеля с позиции и заставили капитулировать, захватив в плен пашу.

В каюте Луизы Кипчак и Франца Малютки творилось невообразимое. Стараясь загладить случившуюся накануне оплошность, Франц Малютка превзошел себя самого. Он раздирал Луизу на части, пронзал ее, четвертовал, вторгался в ее потрясенное лоно со свирепым криком: «А ну, где тут твоя морщинка? Уж я до нее доберусь!» Этот поиск продолжался час и другой. Когда Малютка не нашел желанную морщинку в предполагаемом месте, Луиза приподняла локоть, открыла подмышку, подзывая любимого: «А ну-ка поищи здесь мою морщинку?» Малютка искал так ревностно, что, казалось, будто он хочет оторвать своей суженой руку. «Не нашел морщинку? — вопрошала Луиза. — А ну-ка здесь поищи!» Открывала другую подмышку. Франц Малютка обнаруживал, что и под второй подмышкой

у любимой женщиной образовался ход туда, где могла скрываться морщинка. Чем дольше продолжался поиск, тем большее количество ходов открывалось на теле любимой. Она требовала, чтобы Малютка заглянул в каждый ход, проверил, не скрывается ли именно в нем заветная морщинка. Как спелеолог проникает в многочисленные пещеры в поисках настенных изображений, так Франц Малютка погружался во все новые и новые ходы, пока в изнеможении не рухнул, пробормотав: «Лучше одна, но огромная, чем много, но маленьких…» С этими словами забылся. Луиза Кипчак бережно накрыла любимого попоной. Она больше в нем не нуждалась. Вся была покрыта ликующими детородными органами, которые, благодаря рвению возлюбленного, были лишены девственной плевы и издавали таинственные мелодии первобытных времен, когда древние племена прекратили кровопролитные войны, Отъединились вокруг Женщины-прародительницы, обступали ее со всех сторон нетерпеливой толпой, оплодотворяя нерастраченным на войнах семенем. Теперь Луиза чувствовала в себе необъятные силы плодоношения. Была похожа на певицу со множеством поющих ртов. На ирландскую волынку со множеством отверстий, каждое из которых издавало восхитительные звучания. Казалось, в каюте поселился ансамбль кельтской музыки в количестве ста музыкантов. Тоскливая, как вой неутоленного самца, нежно-печальная, как воркование утоленной самки, мелодия доносилась из каюты. Это Луиза Кипчак, с ног до головы покрытая пиздами, славила продолжение рода людского.

Есаул заслушался и не сразу перебросил тумблер, соединивший его с каютой модельера Словозайцева. Увидел девушку, покорно стоящую в стыдливой позе, прикрывающую ладонями низ живота. Кутюрье сидел на кровати, ссутулившись, все в том же розовом трико, и было видно, что он устал. Предшествующее действо обессилило его, он казался потухшим, с вялыми мышцами, поблекшим лицом. Сидя, дремал, не обращая внимания на девушку. Есаул, рассчитывая подсмотреть нечто разоблачительное и ужасное, был разочарован. Перед ним был не злодей, не кудесник, а утомленный фокусник, уставший забавлять публику.

Так продолжалось несколько минут. Затем кутюрье тяжело поднялся, вышел в переднюю и вернулся с алюминиевым кейсом. Поставил на пол, повозился с замком, открыл. Извлек из кейса столовую клеенку с нарядными цветочками и неловко постелил на полу. Указал девушке на подстилку. Та покорно легла, вписавшись в клеенку светловолосой головой, нежными плечами, длинными худыми ногами, на которых поблескивал педикюр.

Словозайцев достал из кейса кусок марли, флаконс прозрачной жидкостью. Пропитал жидкостью биц-и наложил девушке на лицо. Должно быть, это былэфир, потому что она слабо дрогнула и вяло опала, какво сне. Словозайцев достал из кейса шпагат, протянулчерез каюту, повесил на нем небольшие прищепки словно собирался сушить белье. Видно было, что проделанная работа его утомила: ему стоило немалых усилий, чтобы продолжить начатое. Он достал из кейса небольшой, сверкающий белой сталью, ланцет. Прицелился. Мощным ударом вонзил его девушке в грудь. Брызнула кровь, но Словозайцев нажатием пальца умело перекрыл артерию, и кровотечение прекратилось. Словозайцев взялся обеими руками за ручку ланцета и резко потянул на себя. Ткань распалась, в длинном разрезе стали видны нежно-розовые, дышащие легкие, большое темное сердце, голубоватый желудок, малиновая гладкая печень. Словозайцев довел разрез до золотистой кудели лобка, так что стала видна ярко-красная губчатая матка. Он совершил эту операцию привычно и быстро, как патологоанатом, но потерял при этом остаток сил. Некоторое время сидел на полу перед девушкой, вытирая выступивший на лбу пот. Затем продолжил работу.

Достал из кейса пластиковый пакет. Сунул ланцет вглубь разреза и несколько раз сильно повернув в глубине разъятой груди. Вытянул наружу пузырящийся ворох легких, нежно-розовый, перламутровый. Переложил в пакет и, устало поднявшись, повесил на шпагат, закрепив прищепкой. Снова проник ланцетом в разрез, сильно и ловко двигая локтем. Извлек пульсирующее сердце с обрезками артерий. Кинул в пластиковый мешок, который подвесил на шпагат, прижав прищепкой. То же самое он проделал с желудком, с клубком кишок. Так, в течение нескольких минут на подвесках оказались печень, почки, селезенка, желчный пузырь, поджелудочная железа. Все органы, извлеченные из девушки, висели в пластиковых паке- Некоторые из них сокращались, дышали, продолжи жить отдельно.

Словозайцев отдыхал, сидя на полу и глядя в одну точку. Потом тяжело стал совлекать с себя трико. Есаул отметил, что он был правильного телосложения, почти без волосяного покрова, с недоразвитыми семенниками и зачаточным детородным органом.

Некоторое время Словозайцев оставался недвижим. Затем наклонился над девушкой и стал раздвигать разрез. Растягивал его, расширял, подбивал изнутри кулаками, пока не открылась широкая скважина, алая изнутри, с голубоватыми ребрами и натекшей черной кровью. Девушка напоминала лодку, долбленую пирогу, выточенную из красного дерева каноэ. Все внутренние органы были извлечены, оставалась только сочная, как георгин, багровая матка.

Словозайцев зябко передернул плечами, как это делает купальщик, перед тем как полезть в прорубь. Наклонился и лег на девушку. Утонул животом и грудью в красном разрезе. Пустой короб девичьего тела поглотил его, стиснул с боков. Матка касалась его паха, приливая в утомленное тело кутюрье жар плодоносящего чрева. Было видно, как наливаются силой его утомленные мускулы, розовеет еще недавно бесцветная кожа. Даже клубеньки в паху набухали и небольшой стебелек, касавшийся матки, пульсировал, словно горлышко пьющей птицы.