Теплые рукавицы

Мартынов Юрий Семенович

— Вы уж сами посчитайте, — обиделась тетя Нина, будто ее упрекнули в недоработке.

— А посчитать нетрудно! —оживился Проничкин и погрузился в цифры. — У меня получилось двести сорок два!

— Некоторые, вероятно, в счет обеда, — попытался подрессорить результат заместитель по кадрам.

— Не понимаю, — возразил директор. — А в столовую когда? В Центре неплохая столовая. Надеюсь, голодом себя наши товарищи не морят...

Возникла пауза.

— В Центре два гардероба, — продолжал Проничкин. — Если помножить результаты, кои мы имеем здесь, на два, выходит... Число впечатляющее — 484! Предположим, каждый покинувший

пределы Центра товарищ отсутствует в среднем один час. 484 рабочих часа. У нас, если память мне не изменяет, восьмичасовой рабочий день. Делим на восемь, и выходит; что, по самым радужным подсчетам, более шестидесяти человек, или каждый пятый, ежедневно выключаются из деятельности Центра! Поистине впечатляюще! Я поздравляю нашу коллегу из гардероба! Это на грани открытия, не правда ли, товарищи?

Возникла продолжительная пауза.

— Нужна авторитетная проверка, — прервал молчание заместитель по кадрам. — Кроме того, хотелось бы знать мнение наших гостей.

— Гм... Названные цифры, безусловно, заслуживают интереса, но концептуально... Я позволил бы себе напомнить вам о концепции предложенных исследований. Психологический настрой коллектива, как известно, есть совокупность индивидуальных состояний...

Опасаясь, что за серьезным разговором забудут про резолюцию насчет перевода на другую должность, тетя Нина встала и бесшумно, но решительно придвинулась к Проничкину.

—- Извиняюсь, Валентин Павлович, а резолюция мне будет?

— Конечно, конечно! —сказал директор. — Против вашей аргументации возразить трудно.

Тетя Нина степенно, как и вошла, удалилась с заявлением в руке.

Заседание продолжалось...

Чудак на улице

Сотрудники бухгалтерии подняли головы от заваленных бумагами столов: за окном послышалась музыка. Аккордеон словно выговаривал:

Ночью в этой чудной Аргентине Под звуки танго Шепнула: «Я люблю тебя!..»

Старая, давно забытая мелодия. Кому она пришла в голову и, главное, кто вздумал играть ее на этой улице? Днем здесь бегают с деловым видом, работают в учреждениях, забитых приборами и людьми, ловят такси, пьют квас и едят мороженое, но играть на аккордеоне — это уж черт-те что.

И потом, как оно пробилось к ним, древнее, как мир, танго, сквозь шум трамвая и автомобильных моторов?!

Ночью, в объятиях страстных сеньорины... Ах, Аргентины я не забуду никогда!

«Не забуду никогда... Бог ты мой, сколько лет прошло с той поры, — подумала бухгалтер Тамара Петровна и сняла натруженные пальцы со счетной машинки. — Дети, сколько с ними забот!» Бухгалтер вздохнула, протянула руку к машинке, но считать ей не хотелось.

Счетовод Танечка тоже прислушалась, и глаза ее устремились бог весть куда — в открытое окно, к жилому гиганту на противоположной стороне улицы. Удивительные у Танечки были глаза. Они почти всегда отсутствовали, даже если она говорила вполне обыкновенные вещи. О балансе, например. Вот и сейчас она витает где-то, словно музыки не слышит.

Тем не менее.

Пленку с этим танго часто прокручивали на танцплощадке в пионерлагере у Черного

моря, где Танечка была пионервожатой. Но она не танцевала, а уходила с Мишей, тоже пионервожатым, на пляж. Встречались тайно, за лагерем на пустынной дороге к рыбозаводу, где никто не появлялся. Сидели на камнях и говорили. Расстались странно, даже не простились. За все эти месяцы виделись несколько раз, но скоро лето, лагерь. Миша там будет. Танечка ни о чем другом думать не могла.

На мелодию с улицы всех живее прореагировал шеф. Он просто подпевал, и все тут:

— Ти-ра, ти-та, ти-та, ти-та-ти-ра...

Танго за окном напомнило ему о сочных шашлыках на даче в дни молодости и здоровой печени. Он вспомнил и дощатый стол под яблоней, и водочку, и огурцы с укропчиком, и зеленый лучок...

— Слушай, Витя, — сказал шеф стажеру, — взгляни, что за чудак там на улице. Играет, между прочим, неплохо...

«Ретро...»— пробормотал Витя и подошел к окну.

Внизу он увидел уходящего парня в синей куртке. Парень продолжал растягивать мехи своего инструмента. Витя, конечно, этого не знал, но настроение у музыканта было самое что ни на есть игровое. Он приехал в отпуск с Чукотки. Всю ночь гулял у друга на свадьбе. Собирался в Крым. Вечером предстояли проводы дома. Парень не был пьян. Просто он почти не спал, играл безотказно, подремал под утро часа два, выпил крепкого чая и шел по улице такой легкий и сильный, что снова захотелось музыки. Он вспомнил старое танго и заиграл...

Витя еще не успел доложить увиденное шефу, как старший фининспектор Мария Всеволодовна нервно вскрикнула:

— Да закрой ты окно! Работать совершенно нельзя: то грохот, то музыка какая-то дурацкая!

— Ну прикрой, прикрой, — примирительно сказал шеф, и Витя захлопнул окно.

Стало намного тише, все опустили головы, уходя в дела из мира воспоминаний.

По самые маковки

^{Опыт компиляции}

Некий изнеженный иностранец, побывав в З0-е годы XVII столетия в России, писал: «Русские могут выносить чрезвычайный жар и в бане, ложась на полках, велят себя бить и тереть свое разгоряченное тело березовыми вениками, чего я никак не мог выносить...»

Века мало что изменили. Любовь к русской бане с ее бодрящей парилкой, как говорят маститые каламбуристы, не испарилась.

В первую субботу лета прошлого года, когда листва на ветках деревьев была такой свежей, в торжественной обстановке открыли теремок в старорусском стиле с продажей пива и кваса у дверей новой бани в городе Заливное.

Человек в форме лесничего солнечным утром устанавливает на опушке молодой березовой рощицы щит с надписью: «Берегите зеленые насаждения!» Пейзаж исполнен тихой прелести.

Вспоминаются строки Сергея Александровича Есенина:

Улыбнулись сонные березки, Растрепали шелковые косы. Шелестят зеленые сережки, И горят серебряные росы...

Охотники до парилки направляются со свежими березовыми вениками в новую баню...

Человек в форме лесничего в вечерних сумерках тоскует у щита с надписью: «Берегите зеленые насаждения!» От утренней прелести пейзажа не осталось и следа. Березы в рощице ободраны по самые маковки.