Тёплый ключ
Шрифт:
— Не боюсь я никакого Сазанова, — говорит Витька. — Я сам ему покажу!
В это время мимо шла какая-то женщина. Она катила перед собой коляску; в коляске спал ребёнок, а снаружи к коляске была подвешена сумка с пустыми молочными бутылками; сумка раскачивалась, бутылки
— Здравствуйте, Клавдия, — сказал старик. — Вы в магазин? Оставьте Серёжку, я покараулю.
Женщина сразу остановилась.
— Ой, спасибо вам, Егор Захарович! Спасибо… — Она отцепила сумку от коляски, поправила Серёжкино одеяльце и пошла по тротуару.
Старик сказал:
— Витя, поверни коляску, а то солнце в глаза Серёжке светит.
Ребята все втроём повернули коляску. Осторожно повернули, чтобы Серёжка не проснулся.
А старик задумался, глядя женщине вслед. Глаза у него сделались такие, что Витька спросил:
— Дедушка, вы жалеете эту тётю Клавдию, да?
Старик взял Витькину руку, притянул его к себе, обнял за плечи.
— У тебя нет отца, это большое несчастье и для тебя и для твоей матери. Да ведь что поделаешь, болезнь унесла. А вот у этого Серёжки вроде бы и есть отец, да всё равно что нет его…
— Как это так? — пискнул Комар.
— А так. Уехал он куда-то в другой город — ищи ветра в поле. Бросил ребёнка. И Клавдии ничего не помогает. Она в одиночку мается…
Старик сердито покачал головой.
ИСПЫТАНИЕ НА ПЕРЕГРУЗКУ
Приходилось ли вам не есть целых два дня? Это очень трудно. И не только потому, что всё время хочется что-то пожевать и проглотить; с этим ещё можно как-то бороться: ну, пить побольше чая или, на худой конец, пососать палец, — медведи-то, например, сосут лапу всю зиму. Но как бороться с мамой, которая смотрит на тебя испуганными глазами, поминутно трогает ладонью твой лоб и норовит сунуть тебе под мышку градусник? А теперь вот ещё и ложку взяла со стола, сейчас будет нажимать на язык…
— Ну-ка, иди сюда. Открой рот, скажи а-а-а.
— А-а… Не болит у меня горло.
— Но это ненормально, Гриша! Ты и утром ни к чему не притронулся, только чай выпил. И сейчас — пустой чай.
Гриша опускает курчавую голову, чтобы не видеть румяных котлет на тарелке. Ах, как они вкусно пахнут!
— Я в школе поел. В буфете…
— Что же ты там ел?
— Ну… Ну, винегрет, простоквашу, кашу…
— Да ты кашу в рот не берёшь, ни рисовую, ни пшённую! Никакую. Что ты виляешь? Слышишь, Владимир?
Отец опускает газету.
— Может быть, берёзовой каши хочешь? — прищурившись, спрашивает он. — Садись немедленно за стол.
Гриша
— Па-ап, почему у нас такая фамилия?
— Что?..
— Ну, фамилия у тебя почему такая — Головастов?
Гриша крутит пуговицу на рубашке отца, а сам смотрит ему в глаза.
— А что ж тут такого? — озадаченно спрашивает Владимир Фёдорович. — Обыкновенная фамилия.
— Да, обыкновенная! Меня ребята дразнят головастиком.
— Вот как? — Отец широко улыбается. — А я и не знал.
— Откуда тебе знать? — сердито говорит мама. — Ты, кроме своего завода, ничего знать не хочешь. Ни разу у сына в школе не был. — Она со звоном собирает посуду со стола и выходит из комнаты.
Владимир Фёдорович всей пятернёй берёт Гришину голову и прижимает её к своей твёрдой, гладко выбритой щеке, потом вместе со стулом поворачивается к шкафу. В шкафу — зеркало, оно отражает две курчавые головы; уши у обоих одинаковые, оттопыренные, лица скуластые, а носы — картошкой, только одна большая, а другая маленькая.
— Меня, брат, в школе тоже головастиком звали, а в институте — головастым. Какие у тебя отметки?
— По чтению лучше всех. Лучше даже, чем у Гали Бровкиной. А по остальным — четвёрки.
— Вот видишь. Не так уж плохо быть головастым.
Гриша смотрит на отца, — какие у него плечи, грудь, мускулы под рубашкой так и выпирают. Такой, наверное, может не есть не то что два дня — целую неделю.
— Пап, почему ты не летишь в космос?
— А почему я должен лететь?
— Ну, ты очень такой… Туда ведь только сильных берут и смелых. Вот Буян полетит.
— Какой ещё буян?
— Ну, мальчик из нашего класса, Витька. Он знаешь какой смелый? Ничего не боится. Поспорил, что Толю Гончарова ударит. Толя — десятиклассник, боксёр, первый юношеский имеет. А Витька подошёл и раз — ему в губу! И Толя Гончаров струсил, не стал драться.
— Молодец.
— Я же говорю!..
— Десятиклассник Толя — молодец. А твой Буян — барахло.
И отец вдруг потерял всякий интерес к разговору. Снова взялся за газету.
Гриша осмотрелся: посуда со стола убрана, из кухни доносится шипенье водогрея и плеск воды. Опасность миновала. Гриша выскользнул в коридор, быстро надел куртку, спустился по лестнице, перескакивая через три ступеньки. Опаздывать нельзя, не то от Витьки достанется.
Он выскочил из парадной, огляделся. Возле дома — никого. Только старик сидит на своей тумбе и рядом с ним опять стоит детская коляска. Ни Витьки, ни Комара не видно, значит, они уже там… Гриша прошмыгнул мимо старика и свернул под арку ворот.