Терапевтическая проза. Ирвин Ялом. Комплект из 5 книг

Ялом Ирвин

Остаток сеанса Эрнест и Джастин посвятили обсуждению будущего их сотрудничества. Пропуск сеанса и опоздания были очевидным свидетельством того, что Джастин терял вовлеченность в терапевтический процесс, отметил Эрнест. Джастин согласился с этим и заявил, что больше не может позволить себе посещать психотерапевта. Эрнест посоветовал не прекращать терапию в самый разгар таких событий и предложил Джастину отложить оплату до тех пор, когда его финансовое положение стабилизируется. Но Джастин, щеголяя своей новоприобретенной уверенностью, отказался от этого предложения, потому что полагал, что его финансовое положение не будет улучшаться в ближайшие годы – до тех пор, пока живы его родители. К тому же Лаура считала (и он был с ней согласен),

что не стоит начинать новую жизнь с долгов.

Но дело было не только в деньгах. Джастин сообщил Эрнесту, что больше не нуждается в терапевтической помощи. Общение с Лаурой давало ему помощь, в которой он нуждался. Эрнесту это не понравилось, но, вспомнив слова Маршала о том, что бунт Джастина был признаком реального прогресса, успокоился. Он согласился с решением Джастина прекратить терапию, но осторожно настоял на том, что не стоит делать это так резко. Джастин упорствовал, но в конце концов согласился еще на два сеанса.

Большинство терапевтов утраивают десятиминутный перерыв между пациентами и назначают сеансы на начало каждого часа. Эрнест же был слишком недисциплинирован для этого и часто начинал сеансы позже или превышал пятидесятиминутный лимит. С самого начала практики он устраивал себе пятнадцати-двадцатиминутные перерывы и назначал сеансы в странное время: 9.10, 11.20, 14.50. Естественно, Эрнест держал это отступление от ортодоксальной методики в секрете от Маршала, который бы раскритиковал его неспособность устанавливать границы.

Обычно во время перерыва Эрнест делал заметки в карте пациента или набрасывал в дневнике идеи для книги, над которой на данный момент работал. Но после ухода Джастина он не стал делать записи. Он просто сидел и размышлял над поступком этого пациента. Терапия не завершилась должным образом. Эрнест знал, что помог Джастину, но они недостаточно продвинулись вперед. И разумеется, его раздражал тот факт, что свое выздоровление Джастин полностью приписывал влиянию Лауры. Но почему-то это уже не имело для Эрнеста особого значения. Встреча с супервизором помогла ослабить это чувство. Он обязательно должен сказать об этом Маршалу. Люди, настолько уверенные в себе, как Маршал, редко получают похвалу – большинство считают, что им ничего не нужно. Но Эрнест подозревал, что он будет не против получить обратную связь.

Да, Эрнест хотел бы достичь большего прогресса с Джастином, но факт прекращения терапии не рассердил его. Пяти лет вполне достаточно. Он не был создан для работы с хроническими пациентами. Авантюрист по натуре, он терял интерес к пациентам, которые теряли желание исследовать новые, неизведанные территории. А Джастин никогда не был склонен к исследовательской деятельности. Да, верно, в конце концов Джастин сбросил сковывавшие его цепи и вырвался на свободу из чрева супружества. Но Эрнест не считал этот поступок заслугой Джастина; это был не он, но новый организм Джастин – Лаура. Эрнест был уверен, что, когда Лаура исчезнет из его жизни – что она непременно сделает, – Джастин вернется к старому, испытанному паттерну поведения.

Глава 11

На следующий день Эрнест торопливо записывал клинические замечания, стараясь успеть до начала второго сеанса Каролин. День выдался тяжелым, но Эрнест не чувствовал усталости: успешная терапия всегда давала ему силы, поэтому этот день принес ему удовлетворение.

По крайней мере, он был доволен четырьмя пациентами из пяти. Пятый пациент, Брэд, как обычно, потратил все время на подробный и утомительный отчет о том, как он провел эту неделю. Многие пациенты, подобные ему, казалось, физически не способны пользоваться терапией. Эрнест не раз пытался вывести его на более глубокие уровни личности, но всякий раз неудачно. Эрнест даже предположил, что другое психотерапевтическое направление, может, даже бихевиоризм, будет более эффективным в борьбе с хронической тревожностью Брэда и его болезненной нерешительностью. Однако стоило ему завести

об этом речь, Брэд начинал вдруг рассыпаться в любезностях, говоря о том, сколько пользы принесла ему терапия, что пропали приступы паники, и о том, как ценил он работу с Эрнестом.

Эрнест больше не видел перспективы в элементарном сдерживании тревожности Брэда. Он был так же недоволен Брэдом, как и Джастином. У Эрнеста появились новые критерии качества терапевтической работы: теперь он был доволен лишь тогда, когда его пациенты были откровенны, шли на риск, испытывали новые возможности и – что казалось наиболее важным – были готовы сконцентрироваться на исследовании промежуточного пространства, пролегающего между пациентом и терапевтом.

На последней супервизорской консультации Маршал отругал Эрнеста за то, что он имеет наглость думать, что идея сосредоточения на этом «между» была чем-то оригинальным; последние восемьдесят лет аналитики все свое внимание уделяли исключительно переносу, иррациональным чувствам пациента к терапевту.

Но Эрнест не сдавался и продолжал делать заметки для статьи, посвященной терапевтическим взаимоотношениям, под названием «Пространство между пациентом и терапевтом: аутентичность в терапии». В отличие от Маршала он был уверен в том, что через привлечение внимания не к переносу – искаженным, не соответствующим действительности отношениям, – но к аутентичным, настоящим отношениям между пациентом и терапевтом ему удастся привнести нечто новое в психотерапию.

Разрабатываемый Эрнестом терапевтический подход требовал большей откровенности с пациентами, фокусировки на их реальных «мы-отношениях» в кабинете терапевта. Он всегда думал, что терапевтическая работа состоит из выявления и устранения всего того, что пагубно сказывается на отношениях «терапевт – пациент». Радикальный эксперимент с откровенностью, который Эрнест проводил с Каролин Лефтман, был лишь очередным логическим этапом в эволюции его нового психотерапевтического подхода.

Сегодняшний день принес Эрнесту не только удовлетворение от проделанной работы: ему достался и отдельный бонус. Пациенты подарили ему два кошмарных сна, которые он с их разрешения использует в книге, посвященной страху смерти. До приезда Каролин оставалось пять минут, и он начал набивать эти сны на компьютере.

Первый был лишь обрывком сна:

Я пришла в ваш кабинет на сеанс. Вас там не было. Я оглянулась и на вешалке увидела вашу соломенную шляпу – внутри она вся была покрыта паутиной. На меня нахлынула грусть.

Маделейн, которой этот сон приснился, страдала от рака груди и буквально на днях узнала, что рак перешел и на позвоночник. В ее сне жертвой оказывался другой: смерть и разложение грозят не ей самой, но терапевту, который исчез, оставив лишь затянутую паутиной соломенную шляпу. Или, думал Эрнест, сон может отражать ее ощущение потери мира: если ее сознание отвечает за форму, содержание и смысл «объективной» реальности – весь ее личностно значимый мир, тогда с уничтожением сознания исчезнет все.

Эрнест привык работать с умирающими пациентами.

Но от этого образа – его любимая панама, оплетенная паутиной, – его бросило в дрожь.

Второй сон рассказал Мэтт, шестидесятичетырехлетний терапевт:

Я бродил по высокой отвесной скале на побережье Биг-Сур и наткнулся на небольшую речку, впадающую в Тихий океан. Подойдя ближе, я с удивлением заметил, что река течет прочь от океана, течет в обратную сторону. Потом я увидел сгорбленного старика, который напомнил мне отца. Он стоял у реки, одинокий и сломленный. Я не мог подойти к нему, потому что спуска там не было, и я пошел дальше. Скоро я увидел другого старика, еще более сгорбленного. Возможно, это был мой дед. До него мне тоже не удалось добраться, и я проснулся, расстроенный и обеспокоенный.