Терминатор 1938
Шрифт:
— Дура баба! Война мировая, она всех подметёт. Попомните мои слова!
Разошедшегося газетчика, под влиянием алкоголя изрекающего здравые, вполне достойные военного эксперта высокого уровня мысли, по бровей мановению Агнессы Карловны, перебазировал в её «будуар».
— Спасибо, Александр, идите к Ирине, а я это горе уложу. И посмотрите — ворота закрыты.
Так, понятно, — ченч. Пока Вениамин с хозяйкой, мне не возбраняется «штурмовать» госпожу Самойленко, но вполуха-вполглаза присматривать за территорией, исполняя функционал упившегося
— Ирина, да не дичитесь, не наброшусь аки варвар на гордую патрицианку.
— Саша, вы специально это подстроили?
— Что? Дрова, застолье, пылающий камин и никаких свидетелей? Хотелось бы быть таким многоходовщиком, но всё получилось так, как получилось без всякой режиссуры.
— Про вас плохо говорят.
— Кто? Кто может в Риге про меня что-то знать, тем более плохо говорить?
— Юру Сиверса помните?
— Естественно, только сей мушкетёр вряд ли станет очернять спасителя. Я ж его случайно выручил, мимо проходил, а не выставлял бандитов против Юрки, чтоб коварно к вам в доверии втереться. Слишком сложно. Да и потом, где вы, а где Сиверс.
— У Юры есть приятель, Толя Пашковец.
— И?
— Он сегодня заходил утром в мастерскую.
— К вам заходил, чтоб про меня поговорить? Странно.
— Предупредил, что некто, выдающий себя за Александра Владимировича Новикова — агент НКВД и советовал поменьше с вами общаться.
— Ни черта не понимаю. Ладно, заподозрил щенок меня в шпионаже. Так отчего в охранку местную не побежал с доносом? Почему к вам прискакал? Ревность?
— Нет. То есть да. Павел пытался зам ной ухаживать.
— Безуспешно, надеюсь?
— Как вы смеете, — валькирией взвилась Ирина, — конечно, ничего у него не вышло!
— Молчу! Молчу! Но, как мне теперь быть? Чисто по русски морду набить Павлику? Или нет, лучше об асфальт извалять, чтоб коросты по всей физиономии, чтоб полгода к барышням подходить не решался. Пожалуй, второе…
— Нет, Саша, нет, пожалуйста, — женщина испугалась, всерьёз испугалась, — Павел он страшный человек.
— Бандит?
— Нет, то есть да. То есть он в патриотической организации.
— Какой организации? Белогвардейской?
— Не поняла. Ах, да, в эмигрантской, в офицерской. Они хотели в сентябре в Польшу ехать воевать против Советов, но там быстро закончилось. А сейчас намереваются бороться против агентов Сталина здесь, в Риге. И у Павла есть оружие.
— Оружие? Какое?
Ирина жестами изобразила «наган», — никаких сомнений, очень уж точно художница и чертёжница обрисовала пальчиками барабан револьвера, слов не нужно…
— Сопляки, играются в войнушку. Скоро тут такое начнётся, польские
— Вы и правда из НКВД?
— Тьфу! Ирина Владимировна, и вы поверили в фантазии экзальтированных юнцов? Я об одном мечтаю — Буэнос-Айрес, солнце, океан. Домик на побережье и некая симпатичная особа рядом. И никакой войны и никакого оружия. А Пашки да Юрки хотят стать пушечным мясом — да и чёрт с ними.
Вспомни чёрта — он и появится. В колокольчик у малых ворот звякнули — раз, другой, третий.
— Ой, — барышня схватилась за сердце, а если это…
— Тс! Сейчас выясню.
Вышел (с оглядкой, не хватало по глупому подставиться) во двор, колокольчик редко, но настойчиво «дзыньлялякал».
— Кто?
— Александр, не бойтесь, это я.
— Сиверс? Какого хрена в столь поздний час? Пожар в борделе? Это без меня!
— Надо поговорить, срочное дело.
— Утром поговорим, я не одет и вообще. Что надо, в трёх словах скажи.
— Э, нашёлся человек, готовый сделать паспорт. Очень надёжный человек.
— И всё?
— Да, — по голосу понятно, Юрок растерян, но точно один стоит у ворот, через подцепленный к трубе осколок стекла прекрасно улица «зеркалится» моим суперзрением, на которое и тьма ночная не влияет.
— Ладно, завтра к десяти подойдёшь, переговорим. Получится, выдам премию за посредничество.
— Но я хотел.
— Утром хотелки озвучишь, замёрз тебя слушать. Всё, отбой.
Метнулся к двери, так и есть, о женщины, вам имя — любопытство!
— Ириш, подслушиваешь?
— Саша, не надо никуда ходить! Это Пашка Юрку подослал! Он задумал нехорошее!
— Свет очей моих, не надо так дрожать. О, замёрзла то как — ледышка. Идём, садись, открою самую страшную правду о себе.
— Ой!
— Не бойся, просто почитаю свой роман, который никак не могу опубликовать в Советском Союзе, поэтому и сбежал. Я ещё и писатель, девочка моя, так-то.
Ирина пропустив мимо ушей фамильярное и даже оскорбительно в это время обращение к почтенной даме — «девочка», широко-прешироко распахнула зеркало души, утонуть захотелось в её глазыньках. Но! Держим марку — раз обещал, надо «тиснуть роман».
— И о чём таком страшном ты пишешь, — перешла на «ты», закутавшаяся в плед (хоть от камина жарило ого как, постарался Жаров с чурбачками) прекрасная Ирэн, добрый знак, герр попаданец, — что нельзя напечататься в Советском Союзе.
— «В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворцы Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат»…
Пятнадцати минут (читал только иудейскую часть, без московских хулиганств команды Воланда) хватило — Ирина словно под гипнозом всматривалась, всматривалась, всматривалась в рассказчика… Хорошо думать о себе в третьем лице, но надо притормозить, оставить «громкую читку» на следующий раз, по принципу Шахерезады!