Терминатор 3
Шрифт:
Год назад профессор психиатрии Паркер выдвинул довольно остроумную и простую, как все гениальное, идею. Она сводилась к тому, что человек, имеющий физиологически здоровый мозг, может быть излечен от любой психической болезни раз и навсегда. По мнению профессора пациент страдает в основном от собственного отношения к бреду, навязчивой идее, страхам и прочим фантомам. Будучи не в силах победить их, он не может и просто забыть все это. Ложные представления захватывают его и пожалуйста — готов клиент для психушки.
Суть метода Программной Нейронной Психокоррекции состояла в том, что пациенту меняли отношение к его бреду.
Паркеру удалось настолько убедительно обосновать свою теорию, что Конгресс США раскошелился на кругленькую сумму. Сыграл свою роль и тот прискорбный факт, что великовозрастный сын председателя Конгресса уже пятый год общался в дурдоме с марсианами маленького роста, которые рассказывали ему о Марсе и даже научили своему языку. Смешным в этой истории было то, что председатель Конгресса, постоянно навещая горячо любимого сына, неплохо освоил этот язык на разговорном уровне.
Получив деньги, Паркер построил лабораторию, смахивающую на декорации голливудского фильма о бесноватом профессоре, и бесновался в ней около двух лет. Потом был ряд успешных опытов, и через полгода несколько богатых излечившихся психов поставили Паркеру памятник в Лос-Анджелесе. Бронзовый Паркер гордо стоял, отставив одну ногу и задумчиво глядя в грядущее, а на ладони его лежал бронзовый же человеческий мозг. На пресс-конференции, посвященной открытию памятника, Паркер высказался в том смысле, что рановато, мол, он этих ребят выпустил.
Когда Зилберман дошел, наконец, до лечебного корпуса, он увидел стоящего на ступенях профессора Паркера, который заулыбался, увидев Зилбермана и спустился ему навстречу. Профессор Паркер был основоположником метода ПНП, спасшего Зилбермана, и тот, будучи профессионалом в классической психиатрии, относился к нему с большим уважением.
Когда Зилберман смотрел на Паркера, с дружелюбной улыбкой идущего ему навстречу, в голову вдруг пришла ужаснувшая его мысль. Жизнь ему продлили в 2008 году. Тогда ему было 54. ПНП изобрели год назад. Если бы не Паркер, сидеть бы здоровому и бодрому Зилберману 100 лет. Целый век! Отличная перспектива, нечего сказать. Приговорить к пожизненному, а потом еще и продлить жизнь! Какой кошмар!
От этой мгновенно пронзившей его мысли Зилберману стало не по себе и, видимо, это отразилось на его лице, потому что профессор Паркер участливо подхватил его под локоть и успокаивающе сказал:
— Ничего-ничего, доктор Зилберман, многие волнуются, покидая это место после долгих лет!
«Ах, вот он о чем», — подумал Зилберман и подавил нервический смешок.
— Вот и вы, профессор, впервые за все это время назвали меня доктором.
— А кто еще?
— Лэнни, когда предлагал подбросить меня сюда.
— Вы знаете, доктор, мы стараемся напомнить пациенту, простите, гостю, о том,
Последние слова Паркер произнес с едва уловимой многозначительностью.
— Спасибо, проф, но я лучше уж буду выращивать орхидеи, — ответил Зилберман.
Паркер засмеялся и произнес:
— Ну, что же, пойдемте ко мне в кабинет, займемся формальностями. Заодно и выпьем на дорожку!
Да, профессор Паркер был неплохим парнем. Ему было сто десять лет.
* * *
Питер Зилберман сидел в медленно катившемся по улицам Лос-Анджелеса лимузине, предоставленном Нью-Айлендской клиникой. Он не был здесь тридцать четыре года. В городе было все по-старому, а с теми изменениями, которые произошли за время отсутствия Зилбермана, он был давно знаком по газетам и телевизионным передачам. И все же чувство отчужденности не покидало его. Как профессиональный психолог, он знал, что это пройдет, что уже через несколько дней он будет чувствовать себя так, будто и не покидал этих улиц, но сейчас ему было грустно и все вокруг представлялось чужим и равнодушным к нему. Пока что он был здесь лишним.
Все те годы, пока Питер был в резервации, как называли клинику пациенты, а иногда и сами врачи, в принадлежавшем ему особняке на Линкольн Авеню жили какие-то его дальние родственники. С одной стороны это было неплохо, потому что в доме поддерживалась жизнь и он не превратился в пустой футляр, в котором остановилось время. С другой стороны, приехавшая из Южной Дакоты родня быстро освоилась и принялась успешно размножаться в доме Зилбермана. Сначала их было четверо, а теперь в особняке на Линкольн Авеню жили уже одиннадцать мужчин, женщин и детей, находящихся с доктором Зилберманом в трудноопределимых степенях родства. Два года назад их было двенадцать, но старый Эзра, которому стукнуло 130 лет, решил отпраздновать юбилей, скатившись на лыжах с небольшой горы.
Всполошившиеся родственники отговаривали его, как могли, но он и слышать ничего не хотел. Поддерживаемый продолжающими увещевать его потомками, он совершил восхождение на пологий холм высотой в двадцать ярдов и поехал вниз. Если бы родственники заранее знали, что Эзра умрет на середине спуска, они встречали бы его внизу с оркестром и катафалком.
Теперь, как бы то ни было, им придется искать себе другое место. Не могли же они всерьез рассчитывать на то, что Питер так и сгинет в психиатрической лечебнице. А о том, что Зилберман возвращается, они знали уже несколько месяцев назад. По принятым в обществе представлениям ситуация была щекотливой, но Питер Зилберман давно потерял привитую способность воспринимать всерьез бессмысленные и глупые вещи. Подобные проблемы интересовали его не больше, чем вопросы полового созревания персидских ишаков.
Когда лимузин остановился у особняка, Зилберман сердечно попрощался с водителем, которым был пансионатский полицейский Лэнни, и, выйдя из машины, на минуту остановился, глядя на свой дом, в котором он жил, как казалось, в какой-то из прошлых жизней. Его прибытие, конечно же, было замечено, и высокая дверь тут же отворилась. Незнакомый мужчина спустился по каменным ступеням, ведущим в далекое прошлое, и, с улыбкой протянув Питеру руку, произнес:
— Добрый день! Меня зовут Тони. Я муж Моники.