Термит
Шрифт:
Дверь ванной приоткрылась, когда он проходил мимо, и быстрые руки Анны втянули его внутрь. Она действительно накрасилась: использовала тушь и подвела глаза. Теперь, обведенные черным, они выглядели огромными и глубокими, когда она, облокотившись о край ванны, смотрела на Термита.
И он вспомнил, как однажды, после очень бурно проведенных суток, он лежал на ней и смотрел в ее глаза. Радужка, плотным кольцом охватывающая темень зрачка, была зеленовато-каряя, с желтыми крапинками. В утреннем свете, наполненном сиянием восходящего солнца, эти точки казались золотыми и таинственно мерцающими, как будто через глаза
Теперь он промолчал. Анна гладила и перебирала пальцами его волосы, откидывая пряди со лба. Он поймал ее руку и лизнул запястье, ощутив ее странный вкус, что-то среднее между соленым и терпким. И Термит наклонился к ней и провел кончиком языка от одной ключицы к другой. Анна вдохнула, порывисто и осторожно, пропуская свистящий воздух между зубов.
От этого ее вдоха сердце Термита зашлось в бешеном ритме, так же, как недавно при виде полицейских, которых он принял за слишком раннее и неожиданное возмездие. Он протянул руку и открыл кран. Струя воды хлынула в ванну, скрыв своим шумом дыхание любовников.
Термит почти вальсирующим движением прижался к Анне и развернул ее спиной к стенке. Там на крючках висели разноцветные полотенца. Когда он целовал ее волосы и виски и гладил ее плечи, полотенца попадали на них обоих, как призраки огромных радужных птиц. Анна, беззвучно смеясь, скинула с его головы оранжевое полотно.
"Я решил не делать этого... не встречаться с ней. И соседка в комнате. Чай на плите, ч-черт!"
Его руки медленно спускались от плеч к талии и по крутым бедрам ниже, вцепились в ткань, задирая юбку.
Термит прижался губами к уху Анны и прошептал:
– Мы должны это сделать быстрее, чем выкипит вода.
А полотенца все падали и падали.
"Люди привыкают ко всему. Привыкают даже к аду, отчаянию и отсутствию надежды. В моем детстве никого не удивляли ни избиваемые беременные женщины, ни смерть двадцатилетних, ни курящие детсадовцы, ни одноклассницы-стриптизерши, ни нудная и бестолковая поножовщина у кабаков. И все они жили и смеялись, и радовались, и бездна в их душах хоть и смущала порой, но была привычной и терпимой. Человеку же из другого мира, такому как милый доктор Воленский эта привычная повседневность показалась бы медленной изощренной пыткой..."
Вечер из зловеще-депрессивного окончательно превратился в мирный. Телевизор тасовал кадры старого фильма, от чашек поднимался благоухающий бергамотом чай. Термит, расслабленный и удовлетворенный, сидел между двумя женщинами и думал о тепле, о сексе, о рождении и смерти. И о том, что знает, как Охотник поступит с Воленским.
15. Крылья
Овраг на окраине города - огромный, изогнутый, словно полое тело великого змея, - был одним из любимых мест шпаны, школьников и владельцев собак. Забавно, но этот достаточно разноплановый контингент уживался вполне мирно. Жертвы, конечно, бывали, но в основном среди групп своих. То юные бандиты устраивали поножовщину, то какой-нибудь прогульщик ломал ногу, упав с "тарзанки".
Самое большое количество трупов, однако, приходилось на самую малочисленную категорию - наркоманов. Место все-таки было открытое, поэтому долго тусоваться здесь
Это замечательное местечко не было безымянным - среди своих посетителей овраг был известен под звонким именем Спарнай. Так его называли в память о литовском ресторане, когда-то располагавшемся наверху.
Именно "на Спарнай" отправился Термит утром в субботу. Во внутреннем кармане его куртки лежал пенал со шприцом, заправленным только что приготовленной на кухне матрицей. В этот раз она была усовершенствована при помощи украденных в скриптории схем, по крайней мере Термит надеялся на это. Невозможно с уверенностью прогнозировать, как поведет себя самопальный препарат.
Моросил навязчивый дождь, и, выйдя из монопоезда, Термит надвинул на лоб капюшон черного плаща, а нижнюю часть лица замотал шарфом. Теперь разглядеть черты его лица было невозможно.
Он прошел мимо насупленных старых домов и ступил на узкую тропинку, которая вела по краю оврага. Под кроссовками чавкала липкая грязь. Навстречу ему бодро пробежала девочка-подросток в армейских сапогах и оранжевом плаще, влекомая мокрым лабрадором. Пес на ходу махнул хвостом и ткнулся Термиту в руку, а тот посвистел вслед парочке.
Спускаться по размытой глинистой тропе оказалось непросто. Термит хватался за мокрые кусты сирени и жимолости, но все равно пару раз едва не шлепнулся в грязь. Оказавшись на дне оврага, он быстро пошел вперед, к тому месту, которое находилось дальше всего от домов и сильно заросло шиповником и порослью молодых осин. В глубине этого городского леса возвышалась старая ива. Площадка под ней была утоптана, в центре чернело пятно кострища. Среди потухших углей и головешек валялись закопченные бутылки из-под пива.
Термит пересек площадку и оказался на берегу маленького пруда - или большой лужи. К темной воде склонились ветви ивы, роняя листья при каждом порыве ветра. В центре виднелся островок из автомобильных шин, возле берега валялся перекошенный остов детской коляски. За прудом буйно разросся шиповник; именно за его колючей стеной и находилась территория нариков. Термит прислушался и уловил невнятные голоса. Довольно хмыкнул и, развернувшись, полез на иву.
Это дерево было любимым игровым снарядом для подростков. К одной из ветвей привязали тарзанку, а засохший сук, выступающий в сторону пруда, представлял собой удобнейшее сиденье. Конечно, в ясные дни. Сейчас дерево намокло под дождем, и Термит весь перемазался зеленым и коричневым пока лез. Он устроился поудобнее на суку и взглянул поверх шиповника. Ветки местами загораживали обзор, но все же со своего наблюдательного пункта Термит мог легко наблюдать за собравшимися на той стороне пруда наркоманами.