Тернистый путь
Шрифт:
— …что амнистии не будет! — сказал, подмигнув ему, толстячок и рассмеялся. И усач тоже загрохотал басом ему в лад.
Нарушители устроились под соснами на зеленом с проседью моховом коврике, положив под головы свои рюкзаки и укрывшись ватниками. Вскоре они громко захрапели дуэтом. Куприков и Ленька остались сидеть у костра.
Красавица луна светила мирно, ярко, лягушки в камышах давали свой концерт, захлебываясь руладами сумасшедшего кваканья и бульканья. Дивная летняя ночь вступила в свои права.
— Ты,
— Понятно, дядя Ваня.
Куприков лег, натянув на голову взятый из лодки брезентовый плащ.
Ленька сидел один у потухшего костра, в голове у него шумело. Очень хотелось спать, в глаза, казалось, набился песок — такими тяжелыми стали веки.
Чтобы не уснуть, Ленька стал думать о Насте, о том, как пойдет в воскресенье в клуб на танцы и увидит ее. Да вот же она — стоит в зале, на ней короткое платьице, голубое, под цвет глаз, смотрит улыбаясь на Леньку. Ленька подошел к Насте, несмело обнял ее, а она вдруг взяла да так сильно толкнула его в грудь, что он чуть с ног не свалился. Ленька снова потянулся к Насте, и снова она с силой оттолкнула его, да еще и обругала, нехорошо, по-мужски. Ленька открыл глаза и увидел склонившегося над ним Куприкова.
— Проснись, караульщик поганый!
Со сна Ленька ничего не помнил и ничего не понял. Сел, стал протирать кулаком глаза. Куприков продолжал яриться:
— Я тебе что приказал? Караулить их! А ты… кулак под голову и в объятия к Марфеи?! Я тебя научу, как спать на посту! Рапорт на тебя подам, со службы прогоню с волчьим билетом!..
— Ничего же не случилось, дядя Ваня! — примирительно сказал Ленька. — Если бы они скрылись, пока я спал, тогда другое дело. А то ведь вон они, голубчики, в полном составе! — он показал на браконьеров — они сладко спали на своем моховом ложе под сосной.
— Ну и дураки, что не скрылись! Я бы на их месте обязательно скрылся! Ты думаешь, что как ты есть молодой егерь, так тебе все будет прощено? Нет, брат, вас, молодых, по башке не бить, добра не видать!..
Он долго срамил и пушил Леньку. Тот все молчал, но в конце концов не выдержал и огрызнулся:
— Вы меня, Иван Лукьянович, на пушку не берите. Я тоже могу на вас рапорт подать!
— Какой ты можешь на меня рапорт подать, сопляк?
— Я такой рапорт подам, что вы меня подбили вещественные доказательства кушать.
— Какие такие вещественные доказательства?
— Рыбу ихнюю, вот какие! Вы обязаны были пойманную рыбу вместе с сетью конфисковать тут же, на месте преступления, а вы разрешили браконьерам из нее уху варить. И под ту ушицу анекдоты слушали и ихний спирт пили. И меня заставили стакан принять. Я молчать не буду. Вы старший егерь, а я младший. Я свою вину знаю, и я ее признаю, но с вас спросу больше, Иван Лукьянович!
Старший
— Ладно, Леня, горячиться не будем. Мало ли чего на свете не бывает по нашей службе! Постановлено — поплевать и забыть. Понятно тебе?
Ленька не ответил.
— Ну, коли все понятно, — уже в обычном своем покровительственно-насмешливом тоне сказал Куприков, — тогда ложись досыпай, я сам их пока покараулю.
— Чего там спать? Светает уже! — буркнул Ленька. — Разбудим их, да и поедем на кордон.
— Рань еще!.. Я пойду в лодку, мотор поставлю, а ты тут прибери все!
…Настало утро, свежее, чистое, бодрое. Солнечные лучи, набирая силу, быстро гасили бриллиантики росы, сверкающие на высоких стеблях трав, не тронутых косой, и на листьях старых берез, что росли здесь вперемежку с вековыми соснами.
Браконьеры спустились к берегу, к лодке, в которой сидели Куприков и Ленька. Толстячок — пухлое лицо помято, глаза как щелочки — сказал весело:
— С добрым утречком, шефы!
— С добрым утром! — вежливо ответил Ленька.
Куприков молча кивнул.
— Как, Иван Лукьянович, вы насчет того, чтобы чайком заправиться?
— Чаев не будет, гражданин! — веско произнес Куприков.
— Ладно, дома почаевничаем! — сейчас же согласился толстячок. — Дома пустой чай и тот милее водки с закуской. Подтверди, Сергей Павлович!
— Подтверждаю! — бухнул свое усач.
— Собирайтесь, граждане, надо ехать! — сказал Куприков с той же суровостью.
— Прекрасно! — засуетился толстячок. — Ты нас, Иван Лукьянович, до поворота к Гречухе подбрось, там берег отлогий и… попрощаемся по-человечески. А до станции мы как-нибудь пешочком дотопаем!
— Нет, гражданин, я вас обязан на кордон доставить для выяснения ваших личностей и оформления протокола.
— Да ты что, Иван Лукьянович, совсем спятил после спиртика вчерашнего? — моргая белесыми свиными ресницами, все еще сдерживаясь, сказал толстячок. — Так миленько посидели, анекдоты послушали, подружились, можно сказать, на всю жизнь и — на тебе… на кордон?!
— Дружба дружбой, а служба службой. Я вас, граждане, предупреждал, что амнистии вам от меня не будет!
— Не человек ты, дядя, а дуб мореный! — уже с сердцем сказал толстячок.
— И стоеросовый притом! — подтвердил усач.
Куприков даже бровью не повел и ответил кротко:
— Оскорблять меня нельзя, граждане, я при исполнении! За эти слова можете добавку получить!
Толстячок взорвался и стал бешено браниться. Ругательства вылетали из его рта такими же длинными пулеметными очередями, как вчера вечером анекдоты, и эта грязная брань возмутила Леньку. Он уже поднялся в лодке, чтобы сойти на берег и утихомирить браконьеров, но Куприков остановил его властным жестом.