Терновый венец Екатерины Медичи
Шрифт:
Генрих, потрясенный услышанным, будучи не в силах скрыть охватившего его бешенства, в присутствии советников и королевы вскричал:
– Клянусь, как только улажу внешнеполитические дела, сделаю так, что на улицах Парижа прольются реки крови и будут валяться отрубленные головы этого лютеранского сброда!
Это было невозможно, пока шла война, закончить которую Гизы, вступившие в союз с королевой, не желали. Гизы не хотели мира. Кардинал Лотарингский ежедневно пытался убедить короля, что сейчас у Генриха больше средств для того, чтобы вести войну, чем когда бы то ни было, и что, продолжая войну.
Франция
Естественно, теперь, после взятия Кале, король стремился к миру, чтобы установить порядок в собственном государстве. Между тем военная кампания на севере бурно развивалась. Французы заняли несколько маленьких городов и предприняли мощное контрнаступление в Нидерландах.
Фаворитка усиленно укрепляла в сердце короля, помимо идеи ожесточения борьбы с еретиками, мысль о необходимости срочного возвращения из испанского плена Монморанси.
Король устал от тщеславия Франциска де Гиза и властного темперамента кардинала Лотарингского. Что до Дианы, то ныне она считала роль своего зятя д’Омаля незначительной. Из этих соображений Диана и настаивала на освобождении старого друга, догадалась Екатерина. А благодарность Монморанси она себе обеспечит браком своей внучки со вторым сыном коннетабля и браком Дианы Французской, дочери Генриха от Филиппы Дучче, с Франциском де Монморанси, его старшим сыном.
Во время вчерашней прогулки в кругу приближенных Генрих открыто признался:
– Я умру счастливым, увидев на свободе самого любимого и почитаемого мною в сем мире человека.
Как же обрадовалась его словам эта интриганка, возмутилась Екатерина! Не в силах скрыть радость, Диана воскликнула:
– Сделайте все возможное, сир, чтобы коннетабль скорее оказался среди нас! Вы и представить себе не можете, сколь много благополучия, счастья и здоровья я ему желаю.
Сам же Монморанси, как стало известно Екатерине от своих осведомителей, желал заключения мира любой ценой. Маршал де Сент-Андре, находившийся вместе с коннетаблем в плену, был полностью согласен с ним.
Екатерина чувствовала, что давление со стороны любовницы подводит Генриха к принятию окончательного решения. Но о сути самого решения ничего не было известно. Король и фаворитка из опасения перед всемогущими Гизами действовали, как заговорщики, решая все вопросы в покоях Дианы без посторонних глаз и ушей.
Через несколько дней весь двор гудел, как растревоженный пчелиный улей.
Новость, полученная из Рима, мгновенно облетела столицу и никого не оставила равнодушным. В решение вопроса о срочном заключении мира вмешался понтифик. Его Святейшество обратился не к Генриху II и не к Филиппу II, а к той, на кого вся Европа возлагала ответственность за этот нелепый кровавый конфликт, унесший тысячи человеческих жизней. В почтительном тоне Павел IV просил герцогиню де Валентинуа срочно вмешаться, дабы прекратить кровопролитные сражения.
Диана де Пуатье светилась от гордости, получив письмо, возводившее ее в королевский ранг. Она немедленно ознакомила с ним короля.
Король, собрав в своем кабинете советников, в присутствии королевы и фаворитки
«Наш долг как пастыря верующих призывать государей к миру. И этот долг особенно настоятелен для тех, кто может воспользоваться своим влиянием на государей или их милостями. Поэтому ваша роль, дражайшая дочь, ходатайствовать всеми вашими силами перед королем за наше благое и необходимое дело, присоединиться к нашим молитвам и нашим призывам, дабы дух короля склонился к советам о мире благодаря мольбе и усилиям его близких».
Екатерина, долгое время жившая в Ватикане и знакомая не понаслышке с его нравами и обычаями, была удивлена и раздосадована: никогда еще ни один папа римский не писал лично ни одной из королевских фавориток. «Это означает, – негодовала королева, – что святой отец, обратившись со столь возвышенными словами к любовнице, отнимающей у жены мужа, признает почетным для общества и верующих сомнительное положение шлюхи. Что же будет дальше? Она вынудит моего слабохарактерного супруга подписать договор о перемирии. Но какова будет цена этого мира?» Диану же королева поздравила с оказанной герцогине высокой честью.
Польщенная адресованным ей посланием Диана немедленно принялась доказывать, что ей не зря приписывают абсолютную власть над королем Франции, и с удесятеренной энергией стала уговаривать своего обожаемого Генриха подписать мирный договор.
Короля стало сильно раздражать упрямство Гизов, настаивающих во что бы то ни стало продолжать войну. Однако для окончательного решения вопроса о мире Генрих решил заручиться поддержкой Монморанси.
Испанцы, хотя миротворец Монморанси и продолжал оставаться их пленником, позволили ему свободно перемещаться из одного лагеря в другой для вящего ускорения переговоров о мире. Коннетабль получил разрешение навестить своего короля в Амьенском лагере.
Монморанси пообещал испанцам сотворить чудо!
Генрих был безмерно счастлив вновь увидеть своего преданного друга! Ускользнув от Гизов, он помчался на встречу с Монморанси. Они встретились поздним вечером. В палатке короля встретил изможденный старик с усталым лицом, потухшим взором и нетвердыми шагами, последствиями тяжелого ранения на подступах к Сен-Кантену. Но воинственный дух коннетабля не был сломлен.
Генрих заключил своего наставника в крепкие объятия, и лицо Монморанси преобразилось. Он вновь ощутил в себе силы для борьбы. Монморанси искренне любил своего короля и всегда желал ему только удачи. Два дня они не расставались. Коннетабль вернулся в испанский лагерь окрыленным: он был уверен, что на этот раз убедил Генриха не поддаваться на уговоры королевы и лотарингцев.
Переговорив с Монморанси, король, полагая, что после заключения мира он значительно увеличит свои владения, прибавит к ним либо Савойю, либо Ломбардию, уже принялся мечтать о грандиозных турнирах в ознаменование события, которое положит конец войнам между Францией и Испанией за итальянские земли. Итальянские войны начал в 1494 году французский король Карл VIII, а он, Генрих II, наконец-то их закончит.
Но торопливость, вызванная даже самыми благими намерениями поскорее завершить мирные переговоры и освободить пленников, в первую очередь дорогого ему Монморанси, никогда до добра не доводила!..