Шрифт:
Annotation
Цветкова Ангелина Алексеевна
Цветкова Ангелина Алексеевна
Терпсихора
A capella
термин, относящийся к
На горе Парнас, чья вершина устремляется к солнцу и скрывается в облаках, обитают юные и прекрасные девы - музы.
Одну из них зовут Терпсихора.
Терпсихора смеется, откидывает золотистые волосы назад, и смотрит, как солнечные зайчики переливаются на мягкой траве. Она чувствует, как бьется ее сердце, задавая ритм всему телу, наполняя счастьем все ее существо. Она - воздух, легкий летний ветерок, пушистые облака, первые лучи солнца, улыбка ребенка, робкое прикосновение влюбленных - все то, что делает человека счастливым.
И пока муза живет, её танец будет продолжаться, до тех пор, пока удары ее сердца совпадают с ритмом музыки, звучащей в шелесте листьев, шуме водопада, пении птиц, дождевых каплях; пока в мире есть хоть какая-то музыка, а ее душа дышит радостью и покоем.
Arpeggio
аккорд, в котором тона берутся не одновременно, а последовательно
В мыслях он всегда называл её Терпсихорой. Со временем он настолько привык к этому, что почти забыл её настоящее имя, и в томительном ожидании, когда полупьяный диджей выкрикнет выступающих, он в первую секунду не понимал, что её имя только что прозвучало. Поэтому всегда очень расстраивался, хотел вернуть время на пару мгновений назад и в упоении повторял про себя: "Терпсихора. Терпсихора".
Она ликующе улыбалась всем со сцены, выходя на поклон, вскидывала тонкие, звенящие браслетами руки и впитывала аплодисменты своей безыскусной публики. Публика топала ногами, свистела, просила еще, захлебывалась смехом и алкоголем, отпускала громогласные шутки, от пошловатого вкуса которых его всегда немного мутило.
В тот вечер, переходящий в ночь, она не стала танцевать на бис. В последний раз поклонившись, - так низко, что ее волосы цвета крепкого черного кофе коснулись пола - она резко развернулась и скрылась за кулисами, оставив ему тоску, смешанную с надеждой ожидания, его любимый коктейль. Он сидел за столиком, влажным от пролитого кем-то вина, совершенно один - так привычно для себя и так странно для этого заведения, где никто не был один. А он был один и одинок, пока ее низкий звучный голос не спросил, свободно ли рядом с ним. Густой и пряный, как подогретое вино, этот голос обжигал его слух и согревал изнутри все его существо, а ведь до этой минуты он и понятия не имел, что настолько замерз.
– Все столики заняты, - как бы оправдываясь, пропела она, слегка поведя плечами.
– Сегодня удивительно много народа.
– Да, это...удивительно, - согласился он, продолжив про себя: "...и прекрасно".
– Здесь не занято, так что присаживайтесь.
Терпсихора
Они сели напротив. Дионис гулко, в бороду, пророкотал свое имя (он даже не попытался запомнить) и протянул руку. Ту самую, которая секунду назад обнимала Терпсихору, и тепло этого пожатия отчасти было ее теплом. Он перевел взгляд на свою музу, и та, улыбнувшись, - не так, как со сцены, для всех, а просто и дружелюбно, лишь для него - назвала себя, прибавив: "Танцовщица".
– Я знаю, - ответил он, найдя в себе силы взглянуть ей в глаза, и даже сумел выбраться из их темной глубины раньше, чем пауза затянулась.
– Я видел Вас...не только сегодня. Вы здорово танцуете.
– В этом моя жизнь, - сказала она спокойно и просто.
– Движение. Ритм. Биение сердца. Когда мы останавливаемся, то умираем. А я бы хотела жить долго.
Дионис фыркнул.
– Серьезно? Подружка байкера планирует жить долго?
– он расхохотался, приглашая собеседника разделить собственное веселье.
– Женская логика. Я в бар. Захватить выпить?
Терпсихора, слегка нахмурившись, заказала вишневого пива, и Дионис, попутно похлопывая по плечам встретившихся по дороге знакомых и незнакомых, направился к стойке. Теперь, когда они остались одни, ему нужно было столько сказать ей...но он никак не мог подобрать нужных слов.
– Чем занимаешься? Ты сюда как-то не особенно вписываешься, - она оперлась подбородком на ладонь и с любопытством взглянула на него, сразу перейдя на "ты". Ее волосы цвета арабики пахли так же: крепким кофе, без сахара и сливок, имбирем и корицей.
– Вообще-то я учитель, - признался он.
– Историк. Я и сам замечаю, что здесь не совсем к месту, но мне тут нравится. Правда, иногда чересчур шумно, но музыка, танцы...прекрасны.
– Вот как, - протянула она, не отводя глаз, темно-синих, как сумеречное небо.
– Считаешь всё это искусством?
"Только твой танец".
– Как и все, что заставляет человека остановить свой бесконечный бег. Замереть. Я немного художник - мне хочется уловить каждый миг жизни, каждую минуту восклицать "Остановись, мгновенье, ты прекрасно!"
– И что ты рисуешь?
– Море, - он застенчиво улыбнулся, теребя салфетку, по привычке складывая из нее белый кораблик. Ему хотелось написать на его бумажном борту ее имя, но под рукой не было карандаша.
– Я с детства люблю море и корабли. Знаешь, что у моря может быть сто восемьдесят разных цветов? И столько же настроений.
"Знаешь, что цвет твоих глаз называется лунным индиго?"
– Я бы хотела увидеть твое море, - Терпсихора улыбнулась одними губами, хотя в глазах ее читалась грусть, и заправила выбившуюся прядь за ухо.
– Сто восемьдесят танцев волн.
"Я подарил бы тебе тысячу, если бы мог".
Дионис вернулся с двумя запотевшими бокалами, веселый и бесконечно далекий от всего, что не касалось пива и мотоциклов. Однако разговор втроем выходил еще более неуклюжим, чем молчание.