Терри Пратчетт. Жизнь со сносками. Официальная биография

Уилкинс Роб

Наставник Терри принялся профессионально опрашивать полицейских и злополучного владельца фермы. «Я же тем временем пытался вместить все это в голову и одновременно удержать завтрак в желудке. Я гадал, кто сообщит его матери, есть ли у него девушка». По словам Терри, университет местной журналистики предоставил ему экспресс-курс жизни – но в него, очевидно, включался и дополнительный учебный модуль по смерти.

Занятия по этому предмету проходили раз-два в неделю, когда он отправлялся на коронерский суд слушать и с позеленевшим видом записывать подробные описания последних и часто неприятных мгновений самых разных людей. Убийства случались редко – это все-таки Бакингемшир, а не Бронкс, – но о самоубийствах того же не скажешь. Как написал в своей дублинской лекции Терри, «палач Пирпойнт знал,

как повесить человека быстро, какой длины взять веревку, где нужно расположить узел. Большинство людей этого не знают» [37] . Впредь Терри всегда скептично относился к концепции «мирной смерти».

37

Пер. И. Нечаевой.

А еще – мировые суды, порой не менее мрачные, где «творилось правосудие, а значит, должен был неизменно сидеть представитель Bucks Free Press в дешевом пиджаке и записывать все безупречной стенографией Питмана». Здесь Пратчетт сразу заметил две вещи: первая – то, как «во время совещания присяжных или судей преступники, полицейские и юристы все вместе смеялись, перешучивались и делились сигаретами. И почему-то у тебя сразу увлажнялись глаза – и тогда все они начинали выглядеть одинаково, за исключением недоумевающего пострадавшего, у которого разбили теплицу или подожгли машину и который теперь гадал, почему виновный дружески треплется с копом».

А вторая – внушительная «вдовствующая судья», рассматривавшая значительную часть дел и предпочитавшая темно-синее нижнее белье: Терри не пришлось проводить журналистское расследование, чтобы это узнать, потому что она раскрывала свой секрет сама, перед всем судом, сидя раздвинув ноги за кафедрой без внешней панели. «Все, кого вызывали давать показания, таращились в потолок», – замечал Терри, гадавший, не удивляется ли судья тому, что никто не смотрит ей в глаза.

Не столь драматичными были долгие вечера на собраниях Районной управы, чьи бесконечные разбирательства были демократически открыты как для общественности, так и для прессы, хотя Терри частенько оказывался там один-одинешенек в обеих ролях и сидел в ужасе перед неизбежным депутатом, который возьмет слово под конец затянувшегося собрания и скажет: «Господин председатель, я бы хотел поднять еще один вопрос…»

А также хоры, группы и любительские театральные общества, и, конечно, деревенские выставки или – в сезон – целая отдельная субкультура выставок необычных фруктов и овощей. Да и золотые свадьбы всегда считались хорошим поводом отправить домой к парочке младшего репортера и напечатать в следующем номере абзац-другой под их улыбчивой фотографией. У этого задания, понял Терри, есть свои творческие пределы: в таких случаях можно было задать только один вопрос – о секрете прочного и счастливого брака. «Вообще говоря, я бы мог писать ответы и сам, – вспоминал Терри, – поскольку все они касались важности умения брать и получать, доброты и понимания, и так далее. Но, помню, один муж радостно заявил: “Ну, мы часто занимались сексом, да и сейчас занимаемся”. А его сияющая улыбкой жена бесстыже подхватила: “Как есть правда, о да. Вы-то, молодежь, думаете, будто изобрели секс, но с ума сойти можно, что мы вытворяли во время светомаскировки”. А муж довольно добавил: “Да и на велосипеде, дорогая. Женский велосипед без поперечины в руле был моим лучшим другом”. И так без конца, пока я, как хороший журналист, не нашел повод откланяться и не отправился искать холодный душ»⁵.

Четверг был днем перед выпуском – самым суматошным в редакции, зато пятница, когда газета выходила, выдавалась сравнительно спокойной. Первым заданием Терри в тот день было освобождать наколку – острый инструмент на деревянной подставке, на который нанизывали не вошедшие в выпуск события недели, чтобы, если потребуется, использовать их позже – «как мусорная корзина с возможностью восстановления», говорил Терри⁶. А затем ему поручалось на час-другой стать Дядюшкой Джимом.

По словам Терри, «никому не хотелось писать для уголка Дядюшки Джима». В Bucks Free Press

существовала рубрика «Детский кружок», каждую неделю выделявшаяся для читателей младшего возраста: мир объявлений о днях рождения, публикующихся по просьбам родителей, или рассказов, иногда о говорящем кролике Бу-Бу или говорящем горностае Питере Пайпере; а главенствовал в кружке мифический Дядюшка Джим – то есть тот член редакции, которому не повезло вытянуть короткую соломинку. Все-таки по меркам серьезной новостной журналистики это было несерьезно до невозможности – даже хуже текстов о необычных фруктах и овощах.

И будто этого мало, задание в любой момент могло стать ловушкой. «Действующему Дядюшке Джиму приходилось смотреть в оба, – писал Терри, – потому что каждый остряк в округе изо всех сил старался протащить в газету какую-нибудь пошлятину под видом детского имени. Засранцы. Как бы выразиться помягче? Ну, если вас правда звали Р. Ситч [38] , приношу извинения за то, что не известил Бакингемшир о вашем дне рождения, потому что хотя бы это я не пропустил»⁷.

38

R. Sitch звучит как «arse itch» – «зуд в заднице».

Итак, новенький мальчик на побегушках, не имевший права голоса, облачился в не слишком величественную мантию Дядюшки Джима. Но со временем он перестал жаловаться. Оказалось, мантия Дядюшки Джима ему очень даже к лицу.

Можно без преувеличения сказать, что Терри Пратчетт совершил революцию в «Детском кружке». Еще никто в истории Bucks Free Press не дядеджимил так, как Терри. В сравнении с тем, что выходило здесь раньше, его первые недели можно было назвать цунами креативности. Сразу пришел конец кролику Бу-Бу и Питеру Пайперу: в смену Терри бакингемширские дети о них больше не слышали. Вместо этого они увлеченно следили за тем, как профессор Прыщ строит ракету для полета на Марс, не забывая повесить занавески на иллюминаторы и большой медный молоток на дверь. Или присоединялись к армии захватчиков из Тропнесианской империи на Грошовых островах, которые после римлян неудачно вторглись на Британские острова под предводительством генерала Мерзавица. («Так оно в истории и бывало, – услужливо пояснял рассказчик. – Видишь пустое место – захвати; и чужие корабли выстраивались в очередь в Ла-Манше ради старого доброго покорения»). Или наблюдали, как отряд гномов отправляется через коварные моря на сделанной из каштана подлодке с двигателем-резинкой. Или становились свидетелями того, как Гамельнский крысолов прибывает в городок Блэкбери посреди забастовки дворников и уводит прочь городскую управу – «кроме мистера Пателя, который спрятался под водой у берега реки и дышал через тростинку, что не так просто, как пишут в книжках».

Еще читатели увидели, как Уэльс превращается в британский Дикий Запад – богатый, безумный и опасный, только не из-за золотой, а из-за угольной лихорадки; познакомились и пустились в странствия с Бедивером, «самым красивым из всех пастухов, и его псом Сбрендивером, лучшей овчаркой во всем Уэльсе».

По этим экзерсисам – пусть коротким и, несомненно, по-юношески сыроватым – видно, как отлаженно уже в те годы работала классическая пратчеттовская машинерия. Уже в семнадцать Терри открыл, что можно перенимать традиционные пыльные приемы и оживлять их, с ходу переворачивая, а затем в лобовую сталкивая фантастическую завязку с современностью во всей ее языковой красе. История могла начинаться: «Давным-давно (так начинаются все сказки) жил-был юный принц…» [39] А вскоре птичка на дереве доверительно сообщала юному принцу, что есть «принцесса Селена, и если ты хочешь на ней жениться, то придется поухаживать: шоколад, цветы и всякое такое». Начинающий журналист уже осваивал мастерство пародийной героики, лукаво ослаблял гайки традиционного повествования, чтобы посмотреть, не выйдет ли из этого чего-нибудь смешного.

39

Пер. М. Сороченко.

Конец ознакомительного фрагмента.