Территория отсутствия
Шрифт:
— Конечно.
— Да вы в своем уме?! Я не паралитик и не старик. Дайте сюда. — Он попытался выдернуть судно и заскрежетал зубами от боли, пронзившей нутро каленым железом. — Твою мать!
— Не надо ругаться, — спокойно заметила Наталья, — и стыдиться не надо. Если б кто-то другой оказался на вашем месте и так же нуждался в помощи, неужели бы вы отказали? Спустите штаны, приподнимитесь чуток, вот так, — и, ловко подпихнув судно под страховский зад, застыла рядом. От нее приятно пахло молоком с мятой.
— Слушай, да отойди ты от меня Христа ради!
— Хорошо.
Спустя полчаса довольный и сытый Страхов выслушивал, что с ним стряслось.
— За секунду до того, как Ваня в вас врезался, я успела перехватить руль, поэтому вы остались живы. Счастье, что в тот вечер заехал Петр. В соседней деревне рожала женщина, брат принял роды, а потом решил заскочить к нам. Это же по пути, десять километров всего.
— Неужели в этой глуши еще кто-то рожает?
— Конечно. Люди везде живут. И пока живы — любят.
— А вы-то как здесь оказались?
— Так вот, — проигнорировала Наталья чужое любопытство, — брат срочно повез Ваню в больницу, а вас оставил на мое попечение. После он вернулся, наложил гипс, ввел внутривенно лекарство, велел соблюдать постельный режим и уехал.
— Постойте, вы же говорите, тоже были в машине, неужели ничуть не пострадали?
— Я с детства везучая, — улыбнулась она. — Немного ушиблась и порезала руку осколками, когда вытаскивала вас из «девятки».
— Не понял. Вы что же, тащили на себе несколько километров меня и вашего брата?!
— Павел Алексеевич, какая разница, что делала я? Главное, вы живы. И даст Бог, Ванечка тоже выкарабкается. Он же совсем молодой, организм крепкий, должен выжить, правда?
— Правда, Наташа. — Они помолчали, потом Страхов снова завел свое: — Послушайте, почему у меня ноги в гипсе? Ваш брат что, видит насквозь? Ведь ни один уважающий себя врач без снимка в таких случаях ничего делать не будет. А здесь, как я понимаю, рентгеновского кабинета нет.
— Вы правильно понимаете. — Она взяла с тумбочки градусник и сунула ему под мышку.
— Так в чем же дело?
— Петру не нужен рентген, он видит человека и так.
— Я говорю серьезно, — разозлился Страхов.
— И я, — ответила с улыбкой Наталья. — У Пети уникальная способность видеть то, на что обычный человеческий глаз не способен. Слава Богу, в нашей семье умеют молчать. Даже Ванечка ни разу перед другими не похвастался, что у него брат просвечивает, как рентген. Иначе спокойной жизни пришел бы конец.
— Я не могу в это поверить, извините.
— А вам и не нужно верить. Вы, Павел Алексеевич, лучше об этом забудьте. Пожалуйста. Если Петр узнает, что я проболталась, он будет очень сердиться.
Впервые в жизни Страхов не знал, как реагировать. То ли его водят откровенно за нос, то ли судьба, расщедрившись, подсунула человека, на котором можно, шутя, заработать немалые деньги. И то, и другое ставило в тупик, но означало, что с этой семейкой скучать не придется. Он всмотрелся в девушку, словно только что ее увидел. Светлые волосы, скромно собранные в пучок, большие черные глаза, смуглая кожа,
— Могу поспорить, что и в вас, Наташа, скрыто какое-то чудо, — пошутил он.
— Спорить не нужно, Павел Алексеевич. В каждом человеке есть то, что зовется чудом. — Она ловко выудила градусник и присмотрелась к застывшему ртутному столбику. — Тридцать шесть и девять, замечательно. Что-нибудь хотите?
— А что, кроме обычного чая, вы можете предложить?
— Травяной чай.
— Спасибо, я лучше посплю.
Она согласно кивнула, скользнула к окну, задернула простенькие ситцевые занавески.
— Сегодня солнечный день, — и вышла.
Он проснулся, когда совсем стемнело. Часов в комнате не было, время узнать невозможно. По ощущениям где-то около пяти, хотя зимний день и соврет — дорого не возьмет. Из дверной щели просачивался аромат, от которого, как у собаки Павлова, тут же во рту появилась слюна. Страхов сглотнул, внимательно прислушался — никаких признаков жизни. «Интересно, сколько здесь комнат? А этажей? Есть ли сад? Огород? Баня?» Он совсем не владел информацией, кроме той, какую по крупицам выдавала скупая на слова хозяйка. За приоткрытой дверью послышались легкие шаги, вспыхнул свет. Потом кто-то медленно перебрал гитарные струны. Снова наступила полная тишина. «Неужели эта тихоня еще на гитаре играет? К ее стеганке скорее подошел бы баян». И тут в соседней комнате неожиданно выразительный женский голос негромко запел:
— Я поеду далеко,
Не проси, билет не сдам.
Города, как мотыльков,
Наколю на поезда.
Но дороги колдовство
Пересилю и пойму:
Если любит, кто кого,
Если должен, кто — кому.
А вернусь издалека
Под крыло твоей руки,
Города у ночника
Закружат, как мотыльки.
И заляжет по углам,
И запляшет у лица
С книжной пылью пополам
Их уютная пыльца...
Мелодия чирикала, как беззаботная весенняя птаха, перепархивая с ноты на ноту и заражая беспричинным восторгом. Страхову вдруг показалось, что жить — это счастье, несмотря на переломанные ребра с ногами и предательство тех, кому верил, что зло умножать — значит лишаться радости и надежды, что гораздо веселее шагать налегке, чем тащиться с грузом, и что сорок восемь — отличный возраст для перемен.