Террор
Шрифт:
Теперь он швыряет гарпун с такой силой, что тот входит в ледяную глыбу на десять дюймов.
Безмолвная подходит ближе, откидывает капюшон и пристально смотрит на него в переливчатом свете сполохов сияния.
Он трясет головой и пытается улыбнуться.
Он не знает, как сказать на языке жестов: «Разве не так ты поступаешь со своими врагами?» Вместо этого он неловко обнимает Безмолвную: мол, он никуда не уйдет и не собирается использовать гарпун по назначению в ближайшее время.
Крозье никогда прежде не видел такого полярного сияния. Весь
И теперь воспринимаемые зрением фейерверки имеют звуковое сопровождение.
Повсюду вокруг лед гудит, трещит, стонет и скрежещет под страшным давлением — грохот взрывов сменяется массированным огнем пехоты, переходящим в пушечную канонаду.
Шум и постоянное колебание пакового льда под ними еще сильнее нервируют Крозье, и без того измученного ожиданием и донельзя издерганного. Теперь он ложится спать не раздеваясь — плевать, что потеет и мерзнет в одежде, — и в течение каждого периода сна раз по пять просыпается и выходит из палатки в уверенности, что огромное ледяное поле раскалывается.
Оно не раскалывается, хотя в радиусе сотни ярдов от палатки в нем там и сям открываются расселины, от которых в разные стороны разбегаются трещины — со скоростью, превосходящей предельную, какую может развить человек, бегущий по прочному на вид льду. Потом расселины закрываются и бесследно исчезают. Но грохот взрывов продолжается, как продолжается неистовство в небе.
В последнюю свою ночь в этой жизни Крозье спит прерывистым сном — от голода он мерзнет так, что даже тело Безмолвной его не согревает, — и ему снится, что Безмолвная поет.
Грохот льда превращается в размеренный барабанный бой, звучащий аккомпанементом тонкому, нежному, печальному голосу:
Айя-йя-йяпапе! Айя-йя-йяпапе! Айя-йя, айя-йя-йя… Скажи, разве так уж прекрасна жизнь на земле? Здесь я исполняюсь радости Всякий раз, когда заря брезжит над землей И огромное солнце Медленно всплывает в небо. Но там, где ты, Я лежу и дрожу от страха Перед личинками и червями Или морскими существами без души, Которые прогрызают мои ключицы И выедают мои глаза. Айи-йяй-йя… Айя-йя,Крозье просыпается в холодном поту. Он видит, что Безмолвная уже проснулась и пристально смотрит на него немигающими темными глазами, и в приступе запредельного ужаса он понимает, что слышал сейчас не голос жены, поющий песню мертвого человека — песню мертвого человека, обращенную к собственному живому «я», оставшемуся в прошлом, — но голос своего нерожденного сына.
Крозье и его жена встают и одеваются молча. Снаружи — хотя сейчас, вероятно, утро — по-прежнему стоит ночь, но ночь, расцвеченная тысячью ярких, переливчатых красок, наложенных поверх мерцающих звезд.
Треск льда по-прежнему звучит подобием барабанного боя.
66
Теперь у него остался единственный выбор: сдаться или умереть.
Мальчик и мужчина, которыми он был пятьдесят с лишним лет, предпочли бы умереть, чем сдаться. Человек, которым он является сейчас, предпочел бы умереть, чем сдаться.
Но что, если сама смерть есть всего лишь окончательная капитуляция? Голубое пламя в его груди не примет ни первого, ни второго.
В снежном доме, лежа под меховыми полостями, он узнал о другого рода капитуляции. Подобие смерти. Превращение из того, кто он есть, в нечто другое, которое не «я», но и не «никто».
Если два таких разных человека, напрочь лишенных возможности устного общения, могут видеть одни и те же сны, значит, наверное, — даже если оставить в стороне все сны и не принимать во внимание все прочие верования, — другие реальности тоже могут проникать друг в друга.
Он страшно напуган.
Они выходят из палатки в одних только сапогах, чулках, коротких штанах и тонких рубахах из оленьей шкуры, которые иногда носят под паркой. Сегодня очень холодно, но после полудня ветер стих.
Он понятия не имеет, сколько сейчас времени. Солнце уже давно зашло, а они еще не ложились спать.
Треск льда под давлением похож на размеренный барабанный бой. Неподалеку от палатки открылись новые расселины.
Северное сияние расстилает пологи радужного света от звездного зенита до самого горизонта на севере, востоке, юге и западе. Все вокруг, включая их двоих, окрашивается поочередно в красный и фиолетовый, белый и синий цвета.
Он опускается на колени и поднимает лицо.
Она стоит над ним, слегка наклонившись вперед, словно выглядывая тюленя в отдушине.
Как было велено, он держит руки опущенными, но она крепко берет его за плечи. Голыми руками.
Она нагибается к нему и широко открывает рот. Он тоже открывает рот. Их губы почти соприкасаются.
Она делает глубокий вдох и начинает дуть ему в рот, в горло.
Именно с этим — когда они практиковались долгими часами в зимней тьме — у него возникали трудности. Вдыхать дыхание другого человека — все равно, что захлебываться водой.