Терроризм от Кавказа до Сирии

Прокопенко Игорь Станиславович

«Я прошу «грачей» отработать передо мной. От факела на запад 30–50 метров, но никто не решается, это очень близко, – рассказывает Сергей. – Один из летчиков решился на это. Сергей Рапотан, замкомандира полка, тоже Герой России. Прямо передо мной отстрелялся. Я увидел точное попадание. Тут мне стало полегче. Собаки, кустарники, помогающие боевикам укрываться, – все это разлетелось в клочья».

Полковник Борисюк обозначил себя дымовой шашкой. Но он в лесу, и до открытого места ему никак не добраться. Дмитрий Елистратов принимает тяжелое

решение – поднимать летчика прямо из леса на тросе. Вертолет зависает прямо над деревьями. На вертушку Елистратова обрушивается огненный шквал. В любую секунду из-за любого дерева может вылететь ракета и сбить вертолет спасателей. Лейтенант приказывает солдатам открыть заградительный огонь и вызывает на помощь авиацию. Некоторое время боевикам не дают поднять головы.

«Визуального контакта с противником не было, – комментирует Дмитрий Елистратов. – Поэтому шел заградительный огонь. Если будешь сидеть ждать, пока он появится, всякое может произойти. Либо из гранатомета выстрелят, либо, опять же, собьют».

Через несколько мгновений прямо над головой Борисюка завис спасательный «Ми-8». Спустили трос. Под огнем боевиков полковник успевает схватить его, а через секунду вертолет уже взмывает вверх, уходя из-под пуль бандитов.

Сергей продолжает говорить: «В правой руке автомат, левая нога в подъемном устройстве, за трос держусь… Когда меня чудесным образом подняли в вертолет, я никак не мог отпустить от троса руку. Доктор говорит, давай сделаем укол, но я сам разогнул пальцы. С большим трудом… а потом посмотрел по сторонам: в вертолете гильз было по колено».

Дмитрий Елистратов доставил боевого летчика на базу и передал его военным врачам. Эта история закончилась благополучно. А между тем на территории Чечни в окружении боевиков находились несколько десятков наших бойцов. Без еды, медикаментов и боеприпасов. И без надежды на спасение. А некоторым из них спешили присвоить ордена и звания.

«…Награжден посмертно…» Такие слова были написаны и в письме, которое получили родители Алексея Крупинова. Но он оказался жив. И сегодня помнит все до мельчайших подробностей. Однажды, после ночного обстрела снайпера, он осматривал позиции роты по периметру. Осторожно обходя свои мины, не заметил чужую. Взрыв. Осколки пробили живот, легкие, повредили руку. Сердце закрыл прижатый к груди автомат. Из операционной тело младшего лейтенанта Крупинова выкатили в соседнюю комнату и прикрыли простыней. Сестричка, что везла раненого офицера из предгорий, заплакав, повезла скорбную весть сослуживцам, в роту. И даже в Таманскую дивизию. А спустя полчаса произошло то, о чем восклицают: о, чудо!

Алексей Крупинов начинает свой рассказ:

«Я тут что-то закашлял, медсестра заходит, на меня смотрит, я ее спрашиваю:

– А живот-то… у меня в животе, говорю, еще осколок должен быть. Живот-то будете операцию делать?

Она кричит: «Доктор, он живой!»

Откуда-то доктор вышел. По-моему, он в перчатках был. Возможно, кому-то еще операцию делал.

Сначала помолчал. Смотрит на меня и ничего не говорит.

– Ну ты как?

Я говорю: «Да нормально», говорю. Из живота-то будете доставать или как там?

– Ну ты потерпи минут пятнадцать. Потерпишь?

Я говорю: «Да».

Алексей смотрит на меня глазами,

полными жизни. Слушая его рассказ, действительно веришь в чудо! В любых условиях и при любых обстоятельствах.

И вновь операция. Он еще сам успел сказать врачам, что группа крови у него четвертая положительная. Впрочем, крови-то уже почти не было, но молодое сердце упрямо продолжало работать. После операции вновь очнулся. Уже на вертолетной площадке. Его уже погрузили вместе с остальными ранеными в вертолет, но потом выгрузили. И положили в тенек. Как безнадежного.

Алексей Крупинов продолжает:

«Вертолетчик, слышу, с врачами разговаривает: «Как, чего, что?»

А врачи сказали: «Не довезешь».

Он сам ко мне подошел и говорит:

– Ну что, выдержишь?

Я говорю:

– У тебя были на борту убитые, погибшие, умершие?

Он говорит:

– Нет, не было.

– Ну значит, не будет, – я говорю. – Я тебе слово даю.

Он:

– Тогда, – говорит, – везу. Выдержишь три часа?

Я говорю:

– Выдержу.

Меня опять грузят. Он говорит врачам:

– Я его везу.

Они говорят:

– Без толку везти.

Ну разговор-то у них идет. Обострение чувств, наверное, какое-то было. Я слышу. Они говорят это тихо, а я слышу».

Сначала был госпиталь в Ханкале, затем Владикавказ, Ростов, Купавна. Каждый раз – реанимация, сложнейшие операции, и каждый раз Крупинов был на грани жизни и смерти. Только спустя два месяца Алексей наконец-то вернулся в свою часть. И удивился, увидев, что сослуживцы как-то странно косятся на него.

«Петро косится подозрительно на меня и говорит: «Тебя же убили», – ведет свой рассказ Алексей. – А я ему: «Как убили?»

И Юрка мне говорит: «Да, тебя убили».

Я говорю: «Юр, шутишь!»

Он говорит: «Да серьезно! Тебя похоронная команда ездит вон… В Ростове, везде ездят тебя ищут. По всем моргам, по всем госпиталям. Где ты? – говорит. – На тебя документы пришли, что убит. Скончался».

Я говорю: «Да быть такого не может».

«Иди, – говорит, – к клубу, пойдем. Там увидишь».

Подходим к клубу, а там на стеле… Три стелы, и на одной стеле выбиты имена погибших в Чечне, и на одной стеле – мои звание и фамилия».

Та самая надпись на стеле в Таманской дивизии красуется до сих пор. Когда имя на ней хотели замазать, Алексей воспротивился: «Может, моя беда, – сказал он, – остановит другие беды». Так и случилось.

«После последней фамилии младшего лейтенанта Крупинова, слава богу, больше в полку боевых потерь, так скажем, не было», – говорит Олег Дорохов, заместитель командира части.

…К 10 января боевики начали выдыхаться и нести тяжелые потери. Казалось, еще немного, и их силы в центре города будут сломлены. Отдельные отряды боевиков даже начали спешно покидать Грозный. Однако за спиной военных российское правительство договорилось с командованием боевиков. В Грозном объявили 48-часовой мораторий на ведение огня.

Войска остановились. С улиц города убирали тела погибших. Боевиков, российских солдат, мирного населения. По самым грубым подсчетам, за полторы недели боев обе стороны потеряли свыше тысячи человек. И это без учета раненых и потерь среди мирного населения. Да и кто их тогда считал? Заваленный трупами город наполнился смердящим запахом – запахом смерти.