Теряя себя
Шрифт:
— Ну-у-у, если ты имеешь в виду псов Вацлава, то да. Они закончили свое дело, — Юджин заходит внутрь и неспешно подходит к окну, не может быть, своим видом вызывая во мне жалость. Наверное, это до неприличия неправильно — жалеть человека, торгующего людьми и рассматривающего нас как товар, но почему-то после всего произошедшего за последний час мне кажется, что Юджин не самое ужасное в этом мире, по крайней мире на фоне беспощадных карателей.
— Что происходит, Юджин? Я не понимаю, ведь Господин говорил, что не позволит Вацлаву…
— Отчаянные времена требуют отчаянных мер, Джил, — обрывая меня на полуслове, отвечает Юджин. Он стоит у окна, спиной ко мне, и, ссутулившийся и поникший, напоминает раздавленного
Вижу. Даже чувствую — отчаяние и слезы, отравившие в воздух.
— Сложнее всего контролировать Колонии, в которые может просочиться лишняя информация. Совет принял временные меры о полном блокировании передвижения между нашими городами и колониями. Поток товара прекращен. Хочешь знать, к чему это приведет, Джиллиан? — спрашивает Юджин, наконец разворачиваясь ко мне и вопросительно изгибая брови. Совершенно не знаю, что ответить, и пожимаю плечами, теряясь под его пристальным взглядом. — К дефициту крови в городах, ведь Вацлав осуществляет свою мечту, пуская рабов в расход и наполняя котлованы убитыми. Не думаю, что запасов выкачанной из людей крови в хранилищах хватит надолго.
— Но разве Господин не понимает этого?
— Как ни странно, понимает, — Юджин усмехается, приближаясь к кровати и тяжело опускаясь рядом со мной. Запах крепкого алкоголя, смешанного с ароматами парфюма и ментола, ударяют в нос, и я делаю глубокий вдох, заменяя отравленный воздух на что-то живое и знакомое. — Но между сохранением мира и временными неудобствами, которые продлятся около сорока лет, он выберет первое. Что значит сорок лет в жизни вампира? А вот численность человечества за этот период перешагнет критическую отметку. Надеюсь, перешагнет. Так что, Джил, нам нужно набраться терпения.
— Вряд ли я проживу столько, — стараюсь не думать о сухих фактах, которые с совершенным бесстрастием говорит Юджин, но против воли представляю себе те самые котлованы, наполненные обескровленными телами убитых: мужчины, женщины и дети, так и не познавшие свободы, которой добиваются повстанцы. Интересно, есть ли предел жестокости? И как смириться с тем, что человек, ставший неотъемлемой частью моей жизни, — безжалостный палач? На самом деле в это сложно поверить, ведь я знаю его другим — понимающим и в своем роде заботливым. Наверное, именно поэтому я до сих пор жива. — Почему я еще жива? — озвучиваю мысли, чувствуя на себе внимательный взгляд Юджина, будто изучающего меня и желающего понять, что же на самом деле скрывает этот вопрос. А скрывает он одно — я хочу подтвердить догадки о причастности к этому Рэми, хочу знать, что даже находясь далеко, он заботится обо мне.
— Я сохранил несколько рабынь для утоления жажды. Привилегия положения, — пожимает плечами Юджин, делая большой глоток и шипя сквозь зубы. — Скорее всего, завтра тебе придется переехать отсюда. Нет смысла содержать целые корпуса.
Не обращаю внимания на его последнюю фразу и привязываюсь к самой первой:
— Но вы ни разу мной не питались.
— Будешь задавать много вопросов, начну.
Не начнет, знаю, потому что это ложь. Я жива не потому что вхожу в его меню, а потому, что так решил Господин. Где-то там, за этими стенами, балансируя на грани и утопая в хаосе, он успевает думать о моей безопасности. И сейчас, сидя рядом с Юджином и прислушиваясь к тишине, я вспоминаю тот день, когда он прогнал меня — прогнал лишь для того, чтобы я смогла жить. Так ведь?
Так.
— Вы лжете, Юджин.
— Какой кошмар, теперь я понимаю, почему он предпочел от тебя избавиться, —
— Потому что хотел обезопасить.
— Еще одно слово…
Поджимаю губы, больше не желая испытывать его терпение, и с тоской провожаю его взглядом, пока дверь за ним не закрывается, а я не проваливаюсь в холодное и страшное одиночество, потому что вокруг тихо, вокруг пусто, вокруг до озноба неуютно, отчего я передергиваю плечами и оглядываясь вокруг, будто не узнавая свою комнату. Представляю, что меня ждет, — разъедающие мысли, которые будут причинять боль, рвать на части, лишать сна; слезы беспомощности; переживания; чувство вины. Ведь я предала себя, в какой-то момент забыв о свободе и полностью смирившись со своей судьбой. Где-то за этими стенами творится ад, а я не могу думать ни о чем другом, кроме Господина и его отношения ко мне, ведь после сегодняшних событий все встало на свои места, и теперь я догадываюсь об истинной причине его холодности. Он просто хотел защитить меня.
Иначе бы не пришел, не провел со мной ночь, не счел нужным попрощаться. Безразличие не требует встреч и не рождает нежность. Вымотанная страхом, закрываю глаза и устраиваюсь на кровати, желая спрятаться от реальности во сне. Стоит переждать вечер и ночь, чтобы дожить до завтра и уехать отсюда, неважно куда, лишь бы подальше от этого места.
***
Я просыпаюсь внезапно, с громким выдохом, непонимающе всматриваясь в темноту и прислушиваясь к бешено стучащему сердцу. Мне снилась тьма, такая же молчаливая и гнетущая как в реальности, и сейчас я с трудом различаю грань между сном и действительностью, которая, по мере того как я привыкаю к полумраку, вызывает инстинктивный страх, потому что в воздухе отчетливо чувствуется чье-то присутствие. Оно выражено едва уловимым ароматом, содержащим в себе табачные нотки и сладковатые пряности, щекочущие обоняние. Это запах незнаком мне и на фоне произошедших событий кажется чужим и враждебным. Может поэтому я упорно смотрю на дверь и до ужаса боюсь повернуть голову, будто бы как только я это сделаю, рожденный паранойей монстр разорвет меня в клочья.
— Доброй ночи, Джиллиан.
Облегченно выдыхаю, стыдясь своего страха, и уже в следующую секунду улыбаюсь. Улыбаюсь до глупого счастливо, просто потому, что Господин здесь, со мной, а не где-нибудь в центре мира, готового обернуться в руины. Скидываю с себя одеяло и в мгновение слетаю с кровати, чтобы, как и в нашу последнюю встречу, опуститься перед ним на колени. Мне даже кажется, что время повернулось вспять, и мы снова переживаем тот самый момент, когда он пришел той ночью. Сейчас он протянет руку и невесомо коснется моей скулы костяшками пальцев, затем проведет по щеке и подбородку, а потом… потом я услышу его шепот: — Моя маленькая.
Ну же.
Но вместо этого Рэми продолжает молчать, и я прячу улыбку, внимательно всматриваясь в его лицо и наталкиваясь на какую-то странную апатичность. Это даже нельзя назвать холодностью или равнодушием, он будто не чувствует ничего, совершенно, ни одной эмоции. Его глаза чернее тьмы и на бледном лице кажутся пустыми. Наверное, случилось что-то из ряда вон выходящее, раз он пришел ко мне, и, если честно, я не хочу знать, что именно.
— Ты крепко спала, не хотел тебя будить, — шепчет Хозяин, склоняя голову набок и позволяя проникающему в окно свету осветить мое лицо. Он разглядывает меня пристально цепко, словно встречая впервые, и вызывает в душе интуитивное подозрение, потому что в его словах не чувствуется тепла или интимности, которую должна нести эта фраза, — он будто чужой, не мой, далекий. Он никогда не был таким.