Тесей. Бык из моря
Шрифт:
– Царевичи не снимаются с места к утру, подобно похитителям скота. Начнутся разговоры. Возвращайся за ним на будущей неделе.
– Надо плыть сейчас. Отец, ты просил, чтобы я помог ему, и другого способа нет.
Мальчишка пододвинулся к брату, не забыв, однако, что прислоняться к нему нельзя: я мог бы усмотреть в этом слабость.
– Зачем такая спешка? – Все вокруг словно поддались действию каких-то чар, я не видел в их поступках никакого смысла. – Вчера у тебя не было там никаких дел, вестей из Трезена мы тоже не получали. Я бы сказал, что ты можешь чуточку
– Отец, мне нужно ехать. – Он поглядел на меня тем же измученным взором, что и на Скале. – Я должен… Мне было предзнаменование.
Я подумал о его ночном бдении на Скале – как в птичьем гнезде. И ощутил прикосновение тьмы. Оно не понравилось мне, и я спросил:
– От богини?
Стиснув зубы, он медлил с ответом, между бровей залегла глубокая морщина. А потом кивнул.
После дневных трудов, лазания по скалам и всей этой суеты я ощущал смертельную усталость.
– Ну хорошо, – ответил я. – На мой взгляд, это не хуже, чем душить мальчика дымом. И кто из вас собирается сообщить об этом намерении его матери?
Оба глядели на меня как пара глухонемых дурачков.
– Насколько я могу судить, никто. Значит, обязанность эта ложится на меня.
Я отправился к ней немедленно – чтобы поскорее закончить. Федра все еще лежала в постели, врач напоил ее маковым сиропом, но она не спала и сонными глазами смотрела на дверь. Я начал с новости, которой хотел порадовать ее, сообщив, что Ипполит уезжает, а потом упомянул о мальчике. Я видел, как Федра напряглась и стиснула кулаки; но она смолчала, и, договорив, я поспешил уйти.
Сыновья мои отплыли на следующее утро. Шел дождь, и я услал Акаманта под навес.
Ипполит попрощался со мной на корме. Черный плащ укрывал его от дождя, светлые влажные волосы под ветром прилипли к щеке. Иногда на охоте так ложились пряди у его матери. Чистая, словно тень листика на воде, она ничего не держала от меня в тайне. С ней я всегда знал, что и как произошло.
Наконец он поглядел на меня, словно бы желая что-то сказать. Этот спешный отъезд смущал меня… Я ничем не задел Ипполита, почему же он что-то скрывает от меня? Мне казалось, что в глазах его угадывается какое-то напряжение; впрочем, Ипполит никогда не обнаруживал склонности к словам. Кормчий крикнул:
– Отваливай! – И гребцы напрягли мокрые спины.
Я не стал провожать их взглядом до открытой воды.
Глава 20
Осень пришла в Афины. Дел у меня было меньше, чем в прошлые годы, потому что я просидел дома все лето. Комнаты казались пустыми… Я входил в какую-нибудь из палат со словами, не предназначенными для слуха челяди, но заставал там одних только слуг. Аминтор погиб, улаживая чьи-то семейные дрязги, не стоившие его меча. Я научился следовать лишь собственному совету задолго до этих последних недель.
Корабль из Трезена доставил мне весточку от Ипполита. Он сообщал, что Акаманту теперь много лучше, а в святилище он проводит только одну ночь из трех – спит там и принимает лекарство. «И прости меня за поспешный
Письмо было написано на вощеных табличках и, судя по всему, стоило ему долгих раздумий. Я убрал послание в сундучок – к вещам матери.
В доме настала тишина, и можно было рассчитывать на покой. Но едва расставшись со своим сыном, Федра принялась ныть: сперва она говорила, что у Акаманта начнется припадок и он умрет; потом, когда пришли хорошие новости, она завела речь о том, что он забудет о ней. Хворь не оставляла ее, и лекари не могли отыскать ей причины, кроме беспокойства о сыне. Я попытался уговорить ее; неужели материнская любовь может требовать, чтобы мальчик вернулся домой неисцеленным? Эти припадки могли стоить ему и жизни и царства; по правде говоря, они вообще были недопустимы. Я опасался бури, однако она ответила кротко:
– Ты прав, Тесей. Однако я не знаю покоя ни ночью ни днем; все боюсь, что он может попасть в беду и бог специально посылает мне знамение. Позволь мне только одно: разреши поехать в Трезен и погостить у твоей матери. Я тоже хочу обратиться к лекарям Эпидавра. Отпусти меня, я прошу немногого.
– Нет, разница велика, – отвечал я. – Крит твоя земля, но поездка в Трезен заставит людей решить, что тебя сослали. Лучше обойтись без лишних разговоров.
Начались ветры, и плыть на Крит было уже поздно. Я оглядел комнату, полную развешанной или разбросанной – если не подошла ей – одежды, драгоценностей, кувшинчиков, фиалов, горшочков с лекарствами и зеркал. Ощутил полную ароматов духоту женской половины и вспомнил, какой она была раньше: раздвинутые занавеси, открывающие дорогу лучам солнца, чистое полированное дерево, пахнущее темным воском и лимонником, лук и шелковая шапочка на непомятой постели, лира возле окна и крошки для птиц, рассыпанные на подоконнике.
Теперь эта комната казалась мне изгаженной, опошленной и ненавистной. Я хотел одного – уйти в море, но время походов уже миновало. Потому я ответил:
– Очень хорошо. Давай посетим Трезен и проверим, как там мальчик. Тогда никто не сумеет одурачить нас.
Она вновь повторила, что может поехать и одна, сказала, что никому не будет обузой.
– Безусловно, – ответил я. – Если не будешь ссориться с Ипполитом. Теперь он хозяин там во всем, кроме имени, и ты станешь его гостьей. Со всеми жалобами ты будешь обращаться ко мне.
Чтобы известить о нашем приезде, я отправил гонца через Истм – однако дороги испортились, он свалился в овраг, потом его выхаживали невежественные селяне, а посему посланник наш добрался до Трезена, уже когда мы сами пустились в путь.
После болезни Акаманта афинские жрецы прочли знамения и сказали, что виной всему проклятие паллантидов, павших уже столько лет назад в войне с отцом. На мой взгляд, они просто ревновали к Эпидавру. Но чтобы успокоить народ и умилостивить эриний, если они успели прогневаться, я известил всех, что увожу свой кровный грех из Афин и вернусь назад очищенным.