Тэсс из рода д'Эрбервиллей. Джуд Незаметный
Шрифт:
— Нисколько, дорогой мой мальчик. Я готова сидеть и слушать тебя хоть целый день.
Чем больше думал Джуд об известии, которое принесла миссис Эдлин, тем сильнее волновался и, наконец, пришел в такое расстройство, что стал неистово проклинать общество и его условности. У него начался тяжелый приступ кашля. В это время внизу раздался стук в дверь. Так как в доме никого не было, миссис Эдлин сама пошла вниз открывать.
Вошедший милостиво сообщил, что он доктор. Это был тощий лекарь Вильберт, его вызвала Арабелла.
— Ну, как поживает мой больной? — осведомился
— Плохо, очень плохо! Бедняга разволновался и ужасно богохульствует, потому что я случайно рассказала ему одну сплетню, дернуло же меня! Вы уж не обижайтесь на больного человека, что б он там ни говорил, а бог его простит.
— Ладно. Я поднимусь и погляжу его. Миссис Фаули дома?
— Нет, но скоро придет.
Вильберт поднялся наверх. Но если раньше Джуд совершенно равнодушно глотал снадобья этого знахаря, когда Арабелла пичкала его ими, то сейчас он в крайнем раздражении высказал лекарю свое мнение о нем в таких крутых выражениях и метких эпитетах, что Вильберт поспешно затрусил вниз. В дверях ему встретилась Арабелла; миссис Эдлинуже ушла. Арабелла спросила, как он находит сегодня ее мужа, и, заметив, что Вильберт не в себе, предложила ему выпить. Он согласился.
— Я вынесу вам сюда, в коридор, — сказала она. — В доме сегодня только я одна.
Она принесла бутылку и стакан, и он выпил, а Арабелла вдруг затряслась от смеха.
— Что вы мне дали, дорогая? — спросил он, чмокая губами.
— Немного вина, а в нем кое-что еще, — засмеялась она. — Тот самый любовный напиток, что вы продали мне на земледельческой выставке. Помните?
— Еще бы, еще бы! Вот умница! Теперь приготовьтесь к последствиям.
С этими словами он обнял её за плечи и поцеловал.
— Что вы, что вы! — шептала она, посмеиваясь. — А вдруг муж услышит!
Она выпустила Вильберта из дома и пробормотала, подымаясь по лестнице:
— Ну, что ж! Должна же слабая женщина обеспечить себя на черный день! Если мой бедняга отдаст богу душу, — а это, наверное, уже скоро, — неплохо иметь кого-нибудь на примете. Теперь не очень-то повыбираешь, как в молодости… Сойдет и старый, если не сумеешь подцепить молодого.
Автор подводит читателя к последним страницам повествования и рисует две сцены — одну в спальне Джуда, другую вне ее, — происшедшие в разгар вновь наступившего лета.
Джуд к этому времени так исхудал, что даже старые друзья с трудом узнали бы его. Дело было днем. Арабелла завивалась перед зеркалом — это делалось при помощи нагретой на пламени свечи спицы от зонта, на которую накручивалась прядь распущенных волос. Закончив прическу, Арабелла сделала ямочку на щеке, оделась и оглянулась на Джуда. Казалось, он спал, хотя он и полусидел в постели: лежать ему было хуже.
Арабелла в шляпке и перчатках, готовая к выходу, села и стала ждать, словно поджидая кого-то, кто должен был прийти и сменить ее у постели больного.
Доносившиеся с улицы звуки говорили о том, что в городе праздник, но в комнате было совсем не по-праздничному. Зазвонили колокола, и их звон, вливаясь в открытое окно, наполнил спальню Джуда тихим гуденьем. Услышав его, Арабелла явно забеспокоилась
— Почему до сих пор не идет отец?
Она вновь взглянула на Джуда, прикидывая, сколько еще может продлиться эта угасающая жизнь, как делала уже не раз за последние месяцы, бросила взгляд на его карманные часы, висевшие на стене, и с нетерпением поднялась. Джуд продолжал спать, и она, приняв какое-то решение, выскользнула из комнаты, бесшумно прикрыла дверь и спустилась по лестнице. В доме никого не было. Любопытство, тянувшее Арабеллу на улицу, давне уже выманило из дома всех жильцов.
День был теплый, чудесный, безоблачный. Закрыв за собой парадную дверь, она поспешила на Главную улицу и около театра услышала звуки органа: там шла репетиция праздничного концерта. Арабелла вошла под арку Олдгейт-колледжа: рабочие натягивали там навес вокруг двора для предстоящего вечером, бала в крытом рынке. На траве расположились с выпивкой и закуской люди, приехавшие на праздник из окрестных селений, и Арабелла прошлась под старыми липами вдоль усыпанных гравием дорожек. Однако ей показалось здесь скучно, и она возвратилась на Главную улицу — тут к театру подкатывали экипажи с докторами колледжей и их женами, тут же толпились студенты со своими веселыми спутницами. Когда двери театра закрыли и начался концерт, она пошла дальше.
Мощные звуки органа лились сквозь колыхающиеся желтые шторы открытых окон, проносились над крышами домов и проникали в тишину переулков. Они донеслись и до комнаты Джуда; он сильно закашлялся и проснулся.
Оправившись немного от кашля, он прошептал, не открывая глаз:
— Воды, пожалуйста.
Его просьба повисла в воздухе; он снова раскашлялся до полного изнеможения и повторил слабеющим голосом:
— Воды… глоток воды… Сью… Арабелла!
В комнате по-прежнему царило молчание, и немного погодя он снова проговорил, задыхаясь:
— Горло пересохло… воды… Сью… дорогая… каплю воды… пожалуйста, прошу тебя!
Никто не подал ему воды, и лишь звуки органа, слабые, как жужжание пчелы, по-прежнему наполняли комнату.
Так он лежал, и лицо его стало меняться, когда откуда-то со стороны реки донеслись громкие возгласы и крики "ура".
— Ах да… Ведь это праздничные игры! — прошептал он. — А я лежу здесь. И нет больше чистой Сью!
Слабые звуки органа тонули в беспрерывно повторяющихся криках "ура". Лицо Джуда изменилось еще больше. Едва шевеля запекшимися губами, он медленно шептал:
— "Да сгинет день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "Зачался человек!"
(Ура!)
— "День тот да будет тьмою, да не взыщет его Бог свыше, и да не воссияет над ним свет!.. О! Ночь та — да будет она безлюдна, да не войдет в нее веселие!"
(Ура!)
— "Для него не умер я, выходя из утробы, и не скончался, когда вышел из чрева?.. Теперь бы лежал я и почивал, спал бы, и мне было бы покойно".
(Ура!)
— "Там узники вместе наслаждаются покоем и не слышат криков приставника… Малый и великий там равны, и раб свободен от господина своего. На что дан страдальцу свет и жизнь огорченным душою?"