Тэсс из рода д'Эрбервиллей
Шрифт:
— Есть, но ни во что сверхъестественное я не верю.
Д'Эрбервилль посмотрел на нее недоверчиво.
— Значит, вы считаете, что я избрал ложный путь?
— Да, более или менее.
— Гм… а я-то был так уверен, — встревоженно проговорил он.
— Я верю в дух нагорной проповеди, в это верит и дорогой мой муж. Но я не верю…
И она перечислила все, что отрицала в религии.
— Понимаю, — сухо сказал д'Эрбервилль, — вы принимаете все, во что верит дорогой ваш муж, а все, что отрицает он, отрицаете и вы, не рассуждая и не задумываясь. Как это по-женски!
— Да, потому что он все знает! — воскликнула она с такой горячей простодушной верой в Энджела Клэра, какую не только он, но и человек более совершенный вряд ли мог бы заслужить.
— Но не следует усваивать целиком чьи бы то ни было скептические взгляды. Нечего сказать — хорош ваш муж, если он учит вас скептицизму!
— Он никогда не навязывал мне своих взглядов. И никогда не хотел говорить со мной об этом. А я рассуждала так: то, во что верит он, хорошо знакомый с разными доктринами, ближе к истине, чем мои убеждения, потому что я никогда никаких доктрин не изучала.
— Ну, а что он говорил? Хоть что-нибудь должен же был он говорить?
Она задумалась; отдельные замечания Энджела Клэра она запомнила слово в слово, даже если смысл был ей непонятен, и сейчас повторила жестокий полемический силлогизм, который слышала от него, когда он размышлял при ней вслух, что случалось с ним нередко. С удивительной точностью она воспроизвела даже манеру говорить и интонации Клэра.
— Скажите еще раз, — попросил д'Эрбервилль, который слушал с глубоким вниманием.
Она повиновалась, а д'Эрбервилль шепотом повторял за ней слова.
— Быть может, вы еще что-нибудь запомнили? — спросил он.
— Однажды он сказал вот что…
И она повторила аргументы, которые можно было бы найти в целом ряде произведений начиная от «Dictionnaire Philosophique» [6] и кончая научными очерками Гексли.
— Как это вы запомнили?
— Я хотела верить в то, во что верит он, хотя он этого и не просил. И мне удалось выпытать у него кое-что. Не могу сказать, чтобы я все это хорошо понимала, но я знаю, что это правда.
6
«Философский словарь» (фр.)
— Гм… Любопытно, что вы меня учите тому, чего сами не знаете.
Он глубоко задумался.
— Вот я и пошла по его дороге, — продолжала она. — Мне не хотелось, чтобы пути у нас были разные. Что хорошо для него — то хорошо и для меня.
— А ему известно, что вы такой же скептик, как и он?
— Нет… если я и скептик, то я никогда ему об этом не говорила.
— Ну, Тэсс, теперь вы находитесь в лучшем положении, чем я! Вы не верите в мою религию, и поэтому вам не нужно ее проповедовать, совесть вас за это не упрекает. А я верю, что проповедовать я должен, — и трепещу, потому что я отказался от проповеди и не сумел справиться со своей страстью к вам.
— Что?
— Да, — сказал он устало, — весь
Он вытащил из кармана объявление, возвещавшее о дне, часе и месте собрания, на котором он, д'Эрбервилль, должен был проповедовать слово божие.
— Но ведь вы же опоздаете! — воскликнула Тэсс, взглянув на часы.
— Я уже опоздал.
— И вы действительно обещали говорить проповедь?..
— Да, обещал, но говорить не буду, потому что меня сжигает желание видеть женщину, которую я когда-то презирал! Нет, клянусь честью, вас я никогда не презирал! Иначе я бы не мог любить вас теперь! Не презирал, потому что вы, несмотря ни на что, — чистая женщина. Как быстро и решительно ушли вы от меня, когда поняли создавшееся положение! Вы не сделались моей игрушкой. И потому есть на свете женщина, к которой я не чувствую презрения, и женщина эта — вы. Ну, а теперь у вас есть основания презирать меня. Я думал, что поклоняюсь господу на горних высотах, но вижу, что все еще служу в рощах! Ха-ха!
— О Алек д'Эрбервилль, что же это значит? Что я сделала?
— Что вы сделали? — переспросил он глумливо. — Умышленно — ничего. Но вы были орудием — невинным орудием моего отступничества, как они это называют. Я спрашиваю себя, не я ли один из тех «рабов порока», которые, «раз избегнув скверн мира сего, вновь запутываются в сетях и терпят поражение», и последнее их падение хуже, чем первое?
Он положил руку ей на плечо.
— Тэсс, Тэсс, я был на пути к спасению, по крайней мере — в глазах общества, пока снова вас не увидел! — воскликнул он, ласково встряхивая ее за плечо, словно ребенка. — Зачем же вы меня искушали? Я был тверд, как может быть тверд мужчина, пока не увидел снова этих глаз, этого рта… Клянусь, со времени Евы не было такого соблазнительного рта!
Он понизил голос, черные глаза жарко сверкнули.
— Вы искусительница, Тэсс, вы чародейка из Вавилона… я не мог устоять, как только увидел вас снова.
— Мы встретились не по моей вине, — сказала Тэсс, отодвигаясь от него.
— Я это знаю и повторяю, что вас я не виню. Но факт остается фактом. Когда я увидел, как обращаются с вами на этой ферме, я чуть с ума не сошел при мысли, что у меня нет законного права вас защищать, нет и быть не может! А тот, у кого это право есть, пренебрегает вами.
— Не смейте говорить о нем плохо! Его здесь нет! — горячо воскликнула она. — Относитесь к нему с уважением, он ничего плохого вам не сделал! И оставьте его жену в покое, пока еще не пошли сплетни, которые могут запятнать его честное имя!
— Да, — отозвался он, словно пробуждаясь от страшного сна. — Я нарушил обещание проповедовать слово божие этим бедным пьяницам на ярмарке; впервые выкинул я такую штуку! Месяц тому назад я бы ужаснулся при одной мысли о ней. Я уйду… и поклянусь… если хватит сил, что не буду больше искать встреч…