Тетрадь в десять листов

Кипиани Эдишер Лаврентьевич

«Не помру до тех пор, пока из этой липы не выйдет давило для винограда».

Дерево выросло прямым и высоким. Но оно было еще слишком молодо, и пока из него нельзя было выдолбить давило.

Дедушка все глядел на липу. О чем он думал? Может, о своем любимом дереве, а может, сердился на меня — почему, мол, не зайдет внучек, не проведает.

Я подошел к дедушке и спросил:

— Тебе лучше, дедушка, правда?

Но он словно не слышал и не видел меня и по-прежнему смотрел в окно.

«Может, умер?!» — в ужасе подумал я, и ноги у меня подкосились.

Но тут дедушка

повернул голову и взглянул на меня, как бы догадавшись о моих мыслях. Я подбежал к кровати и обнял старика.

— Дедушка, милый, не волнуйся, скоро поправишься. Сам врач сказал… Я никуда играть не пойду, пока ты не встанешь. Вот схожу в твой питомник, взгляну на огород и, если что не так, все приведу в порядок, — говорил я дедушке.

Радостный, выбежал я во двор. Я был уверен, что сумел угадать желание дедушки, и это делало меня счастливым.

Вихрем слетел я по спуску и помчался к колхозному питомнику, за которым ухаживал дедушка. В огороде расхаживала чья-то индюшка с индюшатами. Я свистнул и стал швырять в нее комья земли. Индюшка с выводком бросилась бежать из огорода. Потом я зашел в питомник. Здесь на фоне красного суглинка выделялись опрысканные купоросом нежные листья молодого винограда.

— Сорок тысяч саженцев, — говорил в прошлом году дедушка. — Если все приживутся, хватит винограда на всю Имеретию.

Долго осматривал я питомник, все было в порядке. Я уже собрался уходить, как вдруг заметил следы человеческих ног: несколько саженцев было грубо растоптано.

Я шел по следам, и злоба закипала во мне. «Наверное, ночью здесь бродил какой-то пьяный. Кто иной мог так безжалостно поступить с нежными саженцами?» — думал я и вдруг вспомнил один случай.

Однажды дедушка послал меня на огород.

— Выбери-ка тыкву получше, сварим к ужину, — сказал он.

Я долго бродил по огороду, ощупывая притаившиеся в листьях тыквы, но ни одной спелой так и не нашел. Вдруг от моих штанов оторвалась пуговица. Тогда мне было лет девять, и штаны я носил короткие, на одной пуговице. Я смущенно огляделся — не видит ли кто. Потом подтянул штаны и, придерживая их рукой, засеменил к винограднику. Здесь я сломал гибкую лозу и крепко подпоясался. Отличный ремешок получился. Скоро я нашел спелую тыкву. Взяв ее под мышку и весело насвистывая, отправился домой.

Дедушка сидел под липой и точил топор. Заслышав мои шаги, он отложил топор и пристально посмотрел на меня. Гулявший во дворе теленок шел за мной, общипывая листья с моего «пояса». Я подумал, что дедушке понравилось это зрелище.

Подойдя поближе, я высоко поднял тыкву и с улыбкой сказал:

— Вот, дедушка, нашел.

Но дед и не взглянул на тыкву.

— Подойди-ка сюда, — произнес он изменившимся голосом.

Я подошел.

— Что это? — спросил дедушка, указывая на мой «пояс».

— Пуговица отлетела, дедушка, вот я и нашел поясок, — ответил я весело. Я был уверен, что мое приключение развеселит деда.

— Ну-ка, снимай свой поясок.

— Штаны спадут! — расхохотался я.

Дедушка немного помолчал, потом спокойно сказал:

— Ступай сорви мне гранатовый прутик. Осторожно сорви, руки

не поцарапай.

Я всегда любил выполнять поручения дедушки. Иногда по его просьбе я выдергивал перышко у курицы и нес его на балкон дедушке. Он очищал перо, оставляя небольшую кисточку на кончике, и начинал ковырять им в ухе, жмурясь от наслаждения. А то посылал меня за табаком к дяде. Но больше всего любил я разыскивать дедушкины очки, которые всегда куда-то пропадали.

И сейчас я с радостью побежал за прутиком. Прутик дедушке понравился, он даже похвалил меня. Затем взял топор и стал не спеша обрубать с прутика листья. Я с нетерпением ждал, какое применение найдет дедушка прутику. «Может, он хочет сделать мне новый пояс? Или дедушка собирается в лес и прутик нужен ему, чтобы погонять скот?» — думал я, но вдруг раздался свист, и прутик обжег мне ноги.

— Мама-а! — взвыл я от боли и подпрыгнул, словно ужаленный.

Все произошло так неожиданно, что я даже подумал: может, дедушка случайно задел меня? Но нет! Ж-ж, — снова свистнул в воздухе прут, больно хлестнув меня по ногам.

— Я тебя выучу! Ты у меня запомнишь! Будешь еще ломать виноградные лозы, дикарь ты этакий! — кричал дедушка.

Бежать я и не пытался, а только горько плакал и умолял:

— Не буду, не буду больше, дедушка, не буду!..

И вдруг в тот момент, когда я уже окончательно решил, что дедушка несправедлив ко мне, прутик сломался.

— Ага, так тебе и надо! Что, сломался прут? Сломался? — зло выкрикнул я, а сам ладонями растирал горевшие ноги. По моим щекам все еще текли слезы…

Теперь, вспомнив все это, я улыбнулся. Ведь дедушка был возмущен моим неуважением к человеческому труду. Вначале я так перепугался, что даже перестал срезать ветки смоковницы для свистулек и гранатовые прутья для лука. Постепенно страх исчез. И мне кажется, после этого случая я еще сильнее полюбил родное село и своего дедушку Луку.

А этот негодяй так грубо, так немилосердно растоптал саженцы! Или он решил, что больной дедушка не узнает об этом? Поленился обойти питомник, решил сократить путь, потопал напрямик… Узнает дедушка — он ему сократит путь!

Так и скажу: «Дедуля, ты же знаешь, кто у вас носит большие калоши? Я стану называть всех соседей, а как дойду до имени этого негодяя, ты взгляни на меня, и я буду знать, кто он».

Вернувшись домой, я подробно рассказал все дедушке. Но он ни разу не взглянул на меня. Он по-прежнему, не отрываясь, смотрел в открытое окно.

С тяжелым сердцем покинул я комнату.

Так прошел первый день. Второй и третий день я также провел дома, хотя мои друзья, прослышав о моем приезде, подолгу стояли у забора и вполголоса звали меня поиграть. Заходить во двор они стеснялись, очевидно, не хотели беспокоить больного.

Прошло еще два дня, и я, к стыду своему, не сдержал данного слова, не дождался выздоровления дедушки и стал ходить к речке купаться, лазить по деревьям, играть лунными вечерами в прятки с ребятами…

Я уже не так часто заходил побеседовать к дедушке, а все «шатался где-то», как говорила бабушка, и лишь поздно вечером возвращался домой.