Тетрис с холостяками
Шрифт:
Эллочку все это вполне, окончательно и бесповоротно устраивало. Более того, она по-другому себе и помыслить не могла – настолько лаконичной и завершенной казалась ей схема взаимоотношений между мужчиной и женщиной. Даже неудачный опыт жизни с Ивановым не навел ее на размышления. Это не схема была неправильной, это Иванов оказался бракованной деталью, не вписавшейся в технологию изготовления ее, Эллочкиной, счастливой семейной жизни.
Нет, нет! Все должно было быть именно так, как считала Эллочка: просто, ясно, уверенно. Разве что в мечтах своих она время от времени отклонялась немного в сторону, пририсовывала
Почему же тогда упрямый Бубнов не желал вписываться в эту столь замечательную схему? Как так случилось, что и сама Эллочка соскочила с резьбы, нарушила свои правила, сломала схему? Она откровенно не могла этого понять, программа в ее личном компьютере давала сбой за сбоем, и Эллочка в ужасе чувствовала, как земля уходит из-под ног.
Драгунова ушла, и она тут же вцепилась в телефонную трубку и стала названивать Данилке: нужно было возвращать из небытия гофроагрегаты. А когда он пришел, рассказала ему про Бубнова. Не все, конечно, мудро остановившись на казино.
– Ну, я не знаю... – смутился Данилка. – Я с ним никогда не общался... А он тебе нравится?
– Да он ужасен! – возопила Эллочка. – Что он себе позволяет?! Как он смеет вообще! – И потупилась: – Нравится.
Данилка покраснел, побледнел, а потом неожиданно вцепился Эллочке в руку:
– Элла Геннадьевна, Элла!.. Он ничего не понимает! Вот я бы, вот мне бы... тогда бы я... если бы вы... ты...
Эллочка в ответ тоже закатила глазки:
– Данила, вы такой, такой... Ты так все тонко чувствуешь!.. – И в свою очередь вцепилась в него: – Ну сделай же что-нибудь!!!
– Я... Да я... Да я для тебя... Ты совсем не такая, как Маринка, ты нежная, ты добрая, ты женственная. А она постоянно учит меня, дрессирует, как собачку. Она... она меня унижает... этой своей иномаркой... как мужчину... она – с другими! Она – чудовище... – Данилка вылил ушат помоев на возлюбленную и сам растерялся.
Сдернул Эллочку с кресла и уткнулся в монитор.
Вечером, когда Эллочка после трудового дня выпорхнула из бетонной клетки заводоуправления под сень немного обломанных, но по-прежнему дивно благоухающих кустов сирени, она с удивлением заметила, что из Данилкиной машины кто-то делает ей странные знаки. За рулем сидел сам хозяин машины, но неуловимо изменившийся: с чистыми, расчесанными волосами и в новом, очень милом свитерке. Не заметив как, Эллочка оказалась рядом с ним на соседнем сиденье. Взревел мотор, мелькнули в окнах заводские здания, обломанная сирень, мостовая...
Глава пятнадцатая
О жестоком и несправедливом мире
Бубнов не звонил.
А Эллочку снова подбросили вверх качели. И опять яблони цвели, и опять казалось, что никакой Бубнов не бабник и что она, Эллочка, настолько лучше и краше и бухгалтерши, и крановщицы, что не влюбиться в нее было просто невозможно. И сидит там где-то Бубнов, и страдает, и пытается отстоять свою свободу, а сам только и повторяет про себя заветные цифры Эллочкиного телефона.
Вот и пусть звонит первым. А она, Эллочка, подождет.
Весь четверг снова Эллочка держала себя в руках: когда левая рука тянулась
В пятницу Эллочка старательно избегала Драгунову: проще говоря, закрыла кабинет на ключ, повесила на дверь записку: «Я в цехе» – и смылась к Маринке. Не застала ее на месте, несказанно этому удивилась и, поразмыслив, удрала в ближайшее к заводу кафе, прихватив с собой свежий номер «Космополитэна».
И опять качели скинули ее вниз. Не звонил Профсоюзник. И не мучился он, глядя на телефон. А просто выкинул глупую Эллочку из своей жизни, как использованный одноразовый носовой платок.
И вот уже и кофе – горький, и журнал – глупый, и погода – испортилась. И яблони отцвели.
И все кругом виноваты в Эллочкиных неудачах.
Да, да все кругом были виноваты в Эллочкиных неудачах. Как уже говорилось, Эллочка была натурой цельной, имела устойчивую психику и никогда не рефлексировала, предпочитая быстренько найти виноватых и оправдать свои неудачи.
Драгунова была не права. Во-первых, она не спешила искать Эллочке корреспондентов в подчинение. Причем корреспондентов толковых, молодых и мужского пола. Эллочка уже мнила себя начальницей, грамотным и справедливым руководителем. Когда под конец недели квадратная морда монитора начинала вызывать у нее отвращение, она видела двух красивых мальчиков – блондина и брюнета – за соседними столами, и от этого у нее начинало сладко сосать под ложечкой.
Во-вторых, злая начальница однажды вызвала ее в свой кабинет и всучила ей старенькую цифровую «мыльницу», посетовав на то, что Пупкин вечно не успевает и вечно все портит, лишив, по сути, Эллочку ее единственного подчиненного и, более того, возложив на нее дополнительные – не прописанные в трудовом договоре! – обязанности.
В-третьих, именно она, Драгунова, каждый понедельник по утрам ходила на закрытые планерки, и только через нее Эллочка – уже опытный редактор – узнавала новости. Новому хозяину завода, Окуневу, Виноградова представлена не была.
И, наконец, в-двадцатьпятых, именно в эту неделю, когда у Эллочки вся жизнь полетела псу под хвост, начальница была с ней как-то особенно строга и неприветлива.
И – главное! – она флиртовала с Бубновым! С ее, Эллочкиным, Бубновым, с ее нераздельной собственностью.
И Профсоюзник был не прав. Ох как не прав! Как смел он так поступить с Эллочкой?! Как смел он после того, что произошло, как ни в чем не бывало общаться с Драгуновой, которая к тому же старше его?
«Ах, как жесток и несправедлив мир!» – думала Эллочка, попивая кофе с эклерами в разгар рабочего дня. И так ей было жалко себя, так жалко. Если бы не Данилка, который помог ей разобраться с фотоаппаратом, Эллочка бы точно сошла с ума от страданий. Ей даже удалось пару раз зазвать его в цеха скрасить ее одинокие блуждания между валов и станков в поисках новостей. Говорить на производстве не получалось, но прогулки среди грохота, свиста, расплавленного металла и неизвестных и пугающих железяк все равно вышли романтичными. Они перешли на «ты».