Тётя Mina
Шрифт:
Ох, как я рассвирепела! Встретила его в ламповой, а он уже был там и вроде бы девчатам лампы помогает выдавать. Ну, тут его "взяла":
— Что, гадина, приехал детскими беззащитными спинами себе немецкий суп зарабатывать!? Шишки ребятам ставить!? Ты сам-то, паразит, чем занят? Если Макса ещё раз тронешь — видишь эту лампу? Череп тебе размозжу, сволочь! — шахтёры из немцев заинтересовались моим выступлением. Перевели им суть моих претензий к соотечественнику, но немцы ничего в ответ не сказали. Ни единого слова, будто их скандал не касался. Напрасно думала: через три дня бригадира отправили
Хотелось "нового" шахтёра" спросить, как ему на новом месте зарабатывается немецкий суп, да удержалась. А тут совесть стала мучить: "из-за моего скандала человек попал в шахту", но та же совесть и говорила: "не останови его я — куда бы он зашёл!?" Ребята с той поры стали работать одни. Сменный мастер из немцев, пожилой человек, хромой, ему в молодости придавило ногу в шахте, даст им работу по силам и уйдёт. Ребятня вздохнула свободно"
… если, конечно, работу на одном из шахтных дворов Рура тогда можно было считать "свободной"
Нет, какой у врагов был подход к работе! Если я паразит — тут мне и конец: меня быстро замечают и отправляют на исправление. Эх, нам бы научиться такому отношению к своим прошлым и настоящим паразитам!
Часть вторая.
Глава 1. Иная работа.
Пришёл февраль сорок пятого. Война шла к концу, все это понимали, но только никто точно не мог сказать, как она прекратится для каждого из них в отдельности. Это всё же война.
Американская и английская авиации "утюжили" Рур, доставалось и шахтам. Это вначале, а потом "тёткину" шахту разбили основательно:
"дневных налётов не было, а вот ночами "работа" шла! Зенитки немцев слабо отбрёхивались, уже не те силы были у них.
Мой Максим взял волю: сделался он чем-то вроде связного между нашим лагерем и лагерем военнопленных. Наши девчата добывали обувь, одежду, кепки и всё это с превеликой осторожностью передавалось в лагерь военнопленных. Эту операцию с блеском выполняли старшие ребята, и не последнюю роль в таких делах играл и Марк"
Партия готовых к побегу пленных уходили из лагеря при очередном налёте союзной авиации. Это было нетрудно делать: охрана тогда думала о сохранении своих жизней, а не о том, какое количество пленных совершит побег. Да и можно их понять: пленный — он чужой человек, а жизнь-то своя! Кому не хотелось тогда посмотреть, чем всё закончится?
Так и шла "работа": пленные писали записки девчатам из нашего лагеря, девчата готовили экипировку, Марк помогал ребятам выполнять связь:
"ничего не могла я ему сказать, но страх постоянно держал меня за горло: "а вдруг ребята сорвутся!? Что тогда с ними будет!? Так ведь можно и пулю получить"
Впервые она упоминает фамилию старшего мастера "Генкина" Всё та же наша языковая ошибка: нет у немцев нашей, русской "Г"
"какие они "конспираторы"? Мальчишки! От глаз мастера Хенкина такая деятельность Марка не ускользнула. А тут заговорили о фронте, что надвигался с востока, и военное начальство потребовало от шахты выделить двести пятьдесят человек на рытьё окопов. Попал в списки и Максим. Отправляли в выходные дни, начальства нет, кинуться не к кому! Всё, пропал малый: окопы — это, почитай, то ж е фронт! Стрельба! Столько натерпелась, отстаивала, много прошла, а теперь всё летит к чёрту! Завыла я не судом Божьим! Началась у меня истерика, кричу полицаям:
— Не пущу! — а немецкие полицаи говорят:
— Что мы можем сделать? Приказ сверху поступил, как против приказа идти? Что с ними будет? Кругом бомбят! — а для меня их доводы — пустой звук!
А я ничего признавать не хочу! Был там один русский переводчик, хороший малый, говорит:
— Не беспокойтесь, он будет со мной! Он язык знает вот и будет мне помогать. Его никто и никуда не направит — Марк и раньше с этим переводчиком дружно жил, возможно, что у них и были какие-то совместные дела, да только меня в них не посвящали.
На рытьё окопов набрали двести пятьдесят человек, как и требовали от шахты, а всего на шахте работало не более тысячи. Были добровольцы, что сами просились поехать: приедалась работа на шахте, хотелось разнообразия. Хотя и с пулями. В таком возрасте не думают, что пуле безразлично, в какую голову влетать: в старую, или молодую. Тут один парнишка и говорит:
— Как на перекличке дойдёт номер Макса, так я и выкрикну, и всё будет "Зер гут" Так, что прощевайте! Если удастся — уйду к нашим. Это хорошо, что они надумали окопы рыть, только воевать не придётся им. "Перекличка — перекличкой, а что будет, когда уйдёт эшелон!?"
Всё так и получилось, как говорил парень. Отозвался на перекличке за Марка, ребят отправили на станцию и погрузили в эшелон. Я сидела в бараке и психовала до тех пор, пока провожающие не пришли в лагерь и не сказали, что эшелон ушёл. Только тогда и выпустила Марка из шкафа. С перекличкой всё обошлось, а вот что делать дальше? Сидит Марк в бараке вместе со мной и ругается:
— До каких это пор я буду держаться за твою юбку!? Почему я тебя послушался!? — окно в бараке было открыто, и на тот момент проходил немец, охранник, что частенько приходил ко мне на станцию покурить. Увидел Макса и говорит:
— Макс, варум никс фарен окоп? — Марк объяснил, что тётка не пустила. Тот постоял немного, поговорил с Марком, и ушёл.
— Иди на шахту и спрячься! Не ходи в столовую, принесу тебе поесть. И вообще носа не показывай в лагере! Забудь про утренние бутерброды, не попадайся на глаза лагерной администрации, авось обойдётся!
На другой день старший мастер Хенкин увидел Марка на шахте и очень удивился:
— Никс фарен!? Гут! — тут же позвонил в лагерь и велел поставить на довольствие…". Легализовал парня.