Тэза с нашего двора
Шрифт:
У среднего, Иосифа, всё складывалось не так просто, хотя тогда ещё прибывшим врачам не надо было сдавать специальные экзамены — их сразу брали на работу. Но нужно было, хотя бы минимально, знать иврит. У Иосифа с иностранными языками всегда были особые отношения — каких только языков он не знал: он не знал английского, французского, немецкого, польского… А знать хотелось. Поэтому до женитьбы все его любовницы были переводчицами: он считал, что языки лучше всего усваиваются лёжа. А женился он на преподавательнице латыни. Этот обязательный для врача предмет он изучал дважды: сначала в институте зазубривал популярные латинские фразы, а потом повторял их в постели. Впрочем, один латинский афоризм «Человек человеку —
В Израиле Иосиф два месяца мучительно отучился в ульпане. Его изучение иврита напоминало плавание в безбрежном океане: он плыл, не видя берега, отчаянно и безнадёжно, захлебываясь и пуская пузыри. Возникала спасительная мысль: а не пойти ли на дно?.. Но видя, как кто-то рядом, по-собачьи, так же, как и он, барахтается, барахтается и продвигается вперёд, ему становилось стыдно своей слабости и он начинал так же энергично шлёпать ладонями, разбрызгивая глаголы и предлоги. Приходило второе дыхание, но уходило первое. Боже, как ещё далеко до берега!.. И снова зарождалась спасительная мысль: а не пойти ли на дно?..
Отмучившись два месяца, Иосиф покинул ульпан. К тому времени он уже твёрдо знал, что «кен» — это «да», а «лё» — «нет», и решил, что у него теперь есть необходимый запас слов, которого для начала работы хватит. Его направили в поликлинику. Закурив свою любимую трубку, Иосиф вошёл в кабинет к профессору-главврачу. Тот тоже курил трубку — это их сблизило. Профессор посадил его в кресло и спросил:
— Мы будем говорить на иврите?
— Лё! — уверенно ответил Иосиф.
— Тогда на английском?
— Лё! — так же твёрдо сообщил ему Иосиф.
— Может, на идиш? — всё ещё не терял надежды профессор.
В ответ Исиф произнёс всё то же гордое «Лё!».
Главврач тяжело вздохнул, но ему очень нужен был специалист, поэтому он ещё раз вздохнул и произнёс:
— Посмотрим вас сразу в деле.
Когда Иосиф утром выходил из дому, жена Люся заламывала руки:
— Как ты будешь разговаривать с пациентами?!
Но Иосиф был спокоен: в кармане у него лежала записка с четырьмя самыми нужными словами: раздевайтесь, ложитесь, вставайте, одевайтесь. Слова были переведены на иврит и написаны русскими буквами. Поэтому, войдя в кабинет, он положил эту бумажку на стол и, принимая больных, бегал от лежака к столу, подглядывая спасительные слова. Так продолжалось недели две. За эти дни он набегал километров сто, поздоровел, похудел, память улучшилась, и язык пошёл легче.
Тяжелее всего пришлось младшему сыну, Борису. Хотя иврит он выучил ещё в Питере и хорошо знал английский, но устроиться не мог. Он оббивал пороги университетов, колледжей, министерств… Руководители этих учреждений с интересом рассматривали его международные публикации, диплом кандидата наук, отзывы всевозможных академиков, но разводили руками и с улыбкой возвращали их обратно — русские социологи нигде не были нужны. Надо было заново начинать учиться. Он подал документы в университет, а пока решил подрабатывать, сотрудничая с газетами. Но русские газеты покупали русскоязычных авторов, как редиску: десять шекелей — пучок журналистов. Гонорары были такие мизерные, что требовался микроскоп, чтобы их разглядеть. Тогда Борис плюнул на интеллектуальную деятельность и решил идти убирать улицы, но все метлы уже были заняты другими безработными учёными.
Какой-то выходец из Бухары звал его в компаньоны: он собирался открыть похоронное бюро.
— Это верные деньги! Я дам такую рекламу, что к нам валом повалят! Вот послушай: «Привезите нам пять покойников — шестого получите в подарок!»
Но эта идея лопнула, поскольку в Израиле хоронят бесплатно.
Наконец, Борису удалось устроиться в небольшом ресторане: по ночам мыть котлы, кастрюли и тарелки, вместе с двумя палестинцами и одним выходцем из Эфиопии. С
Но, несмотря на все свои неудачи, Борис не терял присутствия духа, вечерами посещал университет, по ночам штудировал учебники, а днём продолжал поиски работы, соглашаясь на самую грязную и «непрестижную».
— Кто сказал, что нас тут должны встречать с поцелуями и объятиями?.. Мы — обычные эмигранты, позолоченные словечком «репатрианты», а это значит: мы наступаем на пятки коренным израильтянам, соглашаемся работать за минимальную зарплату, занимаем рабочие места, создаём конкуренцию, и к тому же, получаем разные привилегии, которые раздражают аборигенов. При этом мы ещё постоянно их критикуем и пытаемся учить жить по-нашему.
Борис продолжал публиковать свои статьи в русских газетах, которые их с удовольствием принимали, поскольку он никогда не скандалил из-за отсутствия гонораров. В этих статьях он анализировал ситуацию в стране, комментировал её, делал социологические прогнозы. Постепенно публикации стали популярны, читатели ждали их, газеты раскупались, их тиражи увеличивались, многие его статьи перепечатывали издания, выходящие на иврите — гонорары Бориса постепенно росли, и их уже можно было видеть без микроскопа.
После неудачного штурма университета, Алик Розин решил больше никуда не поступать, и стал искать какую-нибудь работу. В оперном театре требовались рабочие сцены, и его туда взяли. Работа ему понравилась: рабочие были, в основном, молодые ребята, с которыми он очень быстро подружился, плюс пьянящий запах кулис, плюс балерины из кордебалета, охотно откликающиеся на его заигрывания… Кроме того, театр имел статус Академического, поэтому и зарплаты были выше, чем в других театрах. Словом, это была очень неплохая работа, но и здесь ему не удалось долго продержаться.
Первый скандал возник после торжественного собрания, посвященному празднику Октябрьской революции. Зал был полон: актёры, танцоры, балерины, работники всех цехов и многочисленные гости. В президиуме, на сцене, за длинным столом, накрытым красным сукном, сидели директор, главный режиссёр и главный балетмейстер, несколько народных артистов, председатели партийного и профсоюзного комитетов и самые почётные гости: члены Центрального комитета партии, обкома, горкома и райкома.
Как полагалось, директор открыл собрание и предоставил слово парторгу, который стал читать доклад, отредактированный и завизированный этими же почётными гостями, доклад тягучий, тяжеловесный и невыносимо скучный. Давно отлитые и заштампованные фразы, как маленькие бетонные блоки, вываливались у него изо рта и падали в зал, напоминая о необходимости аплодисментов, и зал верноподданно аплодировал. Стол стал ещё краснее от стыда, а Алик не выдержал. Находясь за кулисами, он незаметно включил рубильник, который давал движение сценическому кругу, быстро нырнул под сцену и спрятался среди декораций. А круг, вращаясь, увёз за кулисы и стол, за которым сидел президиум, и докладчика, который именно этот момент рассказывал, как мы движемся вперёд. Зрительный зал несколько секунд находился в шоковом состоянии, а потом стал хохотать. Был дикий скандал, велось расследование. Конечно, подозрение пало на рабочих сцены, но прямых доказательств не было, поэтому всё спустили на тормозах, свалив на неисправность электромеханизма.