The Chamber. Камера

Гришэм Джон

– Нет. Во всяком случае, не на все сто процентов.

– На сколько же? На восемьдесят? Девяносто? У тебя было время подсчитать. Какова же моя вина?

– Не знаю, Сэм. Скажи сам. Кулаком Кэйхолл вытер глаза.

– Черт возьми! Я требую максимума. За смерть сына отвечаю только я! Этого ты от меня ждешь?

– Тебе виднее.

– Пошел ты к дьяволу со своим великодушием! Еще одна жертва? Сначала близняшки Крамера, потом он сам, а теперь Эдди? Значит, я уложил четверых? Может, прибавишь еще кого-нибудь? Тогда поторопись, часы тикают.

– А есть кого прибавить?

– Ты про трупы?

– Про них. До меня доходили слухи.

– И ты в них поверил, не так ли? Ты с готовностью принимаешь

на веру все, что обо мне говорят, да?

– Нет.

Резко поднявшись, Сэм заметался по комнате.

– Я устал от беседы! – выкрикнул он из угла. – И от тебя тоже! Лучше уж иметь дело с погаными евреями!

– Это легко поправить, – не остался в долгу Адам. Кэйхолл, шаркая, приблизился к стулу.

– Через двадцать три дня пустят газ, но тебя интересуют только мертвецы. Немного терпения, мой мальчик, и у тебя появится новый объект. Ты собираешься действовать?

– Сегодня утром я направил суду ходатайство.

– Замечательно. Тогда убирайся! Вон! Пытка закончена.

ГЛАВА 22

Дверь за спиной Адама распахнулась, и на пороге вырос Пакер. Сержант пришел не один, его сопровождали двое джентльменов, судя по всему, юристов: темные костюмы, сосредоточенные лица, тяжелые, распухшие от бумаг кожаные портфели. Взмахом руки Пакер указал пришедшим на свободный конец длинного стола, прямо под кондиционером, и они сели. Затем гигант окинул взглядом Адама, пригнул голову и пристально всмотрелся в продолжавшего стоять у своего стула Сэма.

– У вас все в порядке?

Адам кивнул, Кэйхолл же медленно опустился на стул. Когда Пакер вышел, мужчины начали выкладывать на стол толстые папки. Через минуту обоим пришлось снять пиджаки.

Некоторое время в комнате царила полная тишина. Адам почувствовал на себе заинтересованные взгляды коллег. Еще бы – они находились в одной комнате с пресловутым убийцей и его защитником!

За перегородкой стукнула дверь. Двое одетых в форму парней ввели на половину Сэма невысокого жилистого чернокожего, все тело которого опутывали прочные стальные цепи. Впечатление было такое, будто он готов наброситься на присутствующих и передушить их. Охранники усадили мужчину напротив адвокатов, сняли кое-какие оковы, оставив, однако, те, что перехватывали его заведенные за спину руки. Затем один покинул комнату, другой же, выбрав место примерно посредине между Сэмом и его товарищем, широко расставил ноги.

Кэйхолл покосился на соседа, который – это было очевидно – ничуть не радовался приходу юристов. Однако и те, сохраняя абсолютную невозмутимость, даже не приветствовали своего клиента. Около минуты Адам наблюдал за троицей – до того момента, пока они не заговорили. Приглушенные голоса звучали вполне отчетливо, но разобрать, о чем шла речь, не представлялось возможным.

Сэм подался к оконцу, движением подбородка предложив Адаму сделать то же. Когда лица обоих приблизились к решетке, Кэйхолл прошептал:

– Это Стокгольм Тернер.

– Стокгольм?

– Да. Правда, у нас все зовут его Стоком. Афроамериканцы очень любят давать детям необычные имена. Сток говорит, что одного его брата зовут Берлин, другого – Копенгаген. Кто знает, может, так и есть.

– За что он сидит?

– Ограбление магазина, по-моему. Пристрелил хозяина. Года два назад суд назначил дату казни. Стоку оставалось дышать пару часов.

– Ну?

– Его адвокаты добились отсрочки, с той поры ее все продлевают и продлевают. Точно, конечно, не скажешь, но, думаю, Сток войдет в газовку сразу после меня.

Оба одновременно повернулись к противоположному концу стола. Дискуссия там набирала обороты. Сидя на краешке стула, Сток дергал плечами и явно нажимал на адвокатов.

Ухмыльнувшись, Сэм приник к оконцу:

– Средств

у его семьи никаких, да и вообще он для них обуза. Что с них взять – африканцы! Писем Сток не получает, приходят к нему редко. Родился он милях в пятидесяти отсюда, но свободный мир быстро забыл о паршивой овце. Когда все апелляции ни к чему не привели, Сток забеспокоился, начал вдруг размышлять о жизни и смерти. У нас, если тело после казни никто не востребует, человека похоронят в безымянной могиле, как нищего. Стока это напугало, он зашевелился. Пакер решил подыграть, мол, так и так, тебя сожгут в крематории, а пепел пустят по ветру над Парчманом; поскольку ты надышишься газом, достаточно будет поднести спичку. Парень обезумел, перестал спать по ночам, сбросил несколько килограммов. Потом ему пришло в голову писать письма друзьям и родственникам, мол, вышлите хоть сколько-нибудь, чтобы меня предали земле по-христиански. Сюда потекли денежки, и Сток удвоил усилия. Начал писать в церкви, правозащитникам. Несколько десятков долларов прислали даже его собственные адвокаты. Когда назначили дату казни, у него собралось почти четыре сотни. Сток уже готов был умереть. Так, во всяком случае, он сам думал.

Глаза Сэма лучились восторгом, шепот сделался звенящим. Повествование свое он вел неторопливо, смакуя каждую деталь. Адама забавляла не столько суть рассказа, сколько манера изложения собеседника.

– В Парчмане существует правило: за семьдесят два часа до казни осужденному позволяется принимать любое количество посетителей. Поскольку безопасности бедняги фактически уже ничто не угрожает, ему разрешено делать едва ли не все, чего душа пожелала. У входа в блок есть небольшая комната со столом и с телефоном. На какое-то время она становится гостиной. Обычно там собирается целая толпа: бабули, племянники и племянницы, двоюродные братья, сестры и прочие – у афроамериканцев так заведено. Приезжают автобусами. Появляются даже те, кто на свободе двух слов не сказал родственничку. Светский раут, да и только. Существует также еще одно правило, на бумаге, я уверен, оно не зафиксировано: последнее супружеское свидание. Если жены нет, то инспектор, в своей безграничной милости, позволяет встречу с подругой. Прощальный акт любви.

Сэм оглянулся по сторонам и прижал лицо к прутьям решетки.

– Видишь ли, Сток у нас – личность известная. Каким-то образом он убедил инспектора в том, что имеет не только жену, но и даму сердца, причем обе согласились уделить ему несколько минут. Одновременно! Любовь втроем, представляешь! Найфех, безусловно, был заранее проинформирован, но какая разница – Стока здесь любят, все равно ему помирать. В общем, согласились. Сток сидит в окружении домочадцев, большинство из которых и знать-то его не хотели, наслаждается бифштексом с жареным картофелем, а безутешная родня ручьями льет слезы. Часа за четыре до казни посетителей отправляют в храм. Сток остается ждать автобус, который должен привезти жену и любовницу. Через пятнадцать минут охрана приводит обеих. У Стока от нетерпения глаза на лоб лезут. Как-никак двенадцать лет на Скамье.

Заботливый Найфех распорядился принести в комнату кушетку. Позже охранники рассказывали, каких молодых и роскошных женщин Сток успел очаровать. Итак, одну он укладывает на кушетку, вторую сажает себе на колени, дает волю рукам, но в этот момент раздается телефонный звонок. Чертыхаясь, Сток берет трубку и слышит истерический голос своего адвоката: суд принял решение об отсрочке! Момент для звонка, должен сказать, был выбран не самый удачный. Какая, к черту, отсрочка? Есть дела поважнее. Через три минуты новый звонок. Адвокат уже пришел в себя и довольно внятно сообщает, посредством чего спас на некоторое время клиенту жизнь. Сток бормочет слова благодарности и просит хоть на час сохранить благую весть в тайне.