The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты
Шрифт:
– Без обожания. Тебя же любят. Наверное, пара фан-страниц «Вконтакте» и «Одноклассниках» есть?
– Я не хочу, чтобы меня обожали за то, что я раз в неделю занимаюсь пошлыми подъебками, которые всем так нравятся.
– Тебя любят не за это. Ты герой, Олег. Ты герой для своей аудитории.
– Я не герой. Я жертва этого города, чувак. Я покупаю кроссовки, машины, новые зубы, дорогой алкоголь, снимаю дорогую квартиру. Все это из стремления соответствовать социуму. Вписаться в круг, очертить рамки, дать понять.
– А ты бы предпочел ездить на метро, жить в Люберцах, ждать новогодней премии, стоять у вечного огня ксерокса, который множит никому не нужные отчеты? Жить отстойной жизнью рядового человека? – Я сажусь напротив, так, чтобы видеть его реакцию. – А в выходные напиваться. Сначала с друзьями, потом в одинаре, думая: «какое же я говно», да?
– Я и сейчас так думаю.
– Это издержки высшего образования. Закончил бы ПТУ, ерунда бы всякая в голову не лезла.
– Чувак, но ведь это тоже называется жизнью, так?
– Ну, так и живи ею. Уйди с канала, устройся на работу менеджером. Женись, наконец. Очень прикольно сидеть в Останкино и жаловаться на жизнь при зарплате в десятку. Такая беспросветность, аж комок к горлу подкатывает.
– В общем, ты прав, все это конченое лицемерие. Только если все так хорошо, почему же нам так плохо, а?
– Я не знаю, Олег. Не разобрался. Не смогу разобраться. Я пытаюсь с тобой спорить сейчас только потому, что все последнее время веду подобный спор с самим собой.
– Мы какие-то мудаковатые персонажи, – роняет он. – Другие бы жили и радовались.
– Так они живут и радуются! У них даже свое шоу есть, причем ежедневное. Дома, на кухне. Иногда в нем появляемся мы. Представь! И никакого мессианства и душевных терзаний. Но ты же когда-то так не смог?
– Ты тоже не смог.
– Я очень хотел стать звездой, просто бредил этим. Даже рэп-группу заделал, чтобы взорвать мозг этому городу. А потом... потом я стал звездой...
– И что теперь? Когда понты конвертированы в деньги, а деньги в еще большие понты. Тебе стало интересней жить? Ты стал счастливым?
– Я чувствую себя востребованным. Я занимаюсь тем, что мне нравится. – Я громко чихаю как бы в подтверждение своих слов. – Не без еженедельных бочек с говном, конечно. Но эскейпизмом стараюсь не болеть. От себя не дезертируешь. Это твоя собственная война, Олег.
– Мне кажется, мы помешаны на этом ящике. – Он пристально смотрит мне в глаза. – Сошли с ума от видеокамер, застряли в кадре. Не смогли однажды выйти из образа. Я не знаю, куда нас это дальше заведет, но хорошо точно не будет. Люди, что работают в офисах, не лепят друг другу таких ублюдских подстав, как мы. Мы готовы на все ради десятой доли процента.
– Знаешь,
– Ха! Это как же?
– У меня есть твой бэк-стейдж, где ты пародируешь съемки социальной рекламы с косяком в зубах.
– Где ты его взял? – Он заинтересовано смотрит куда-то в область моей переносицы.
– Неважно.
– Это важно.
– Ну... развел Семисветову, она мне его принесла.
– Вот сука!
– Она не врубилась, зачем. В общем, я его хотел на ютьюб выложить, а потом... Сам понимаешь, такие ролики до руководства быстро доходят. Извини, чувак!
– Какой же ты гандон!
– И это говорит человек, который весь год срал мне где только мог и как только мог, а? А теперь сидит обиженный, как девственница перед фаллоимитатором.
– Согласен.
– Ты это... не кури больше на камеру. Они же потом даже стирать это не додумываются.
– Спасибо за совет... партнер!
– Ладно, не злись. Я же в ответку, за то, что вы у нас гостей украли. – Я опускаю глаза. – Слушай, а прикинь, в понедельник все просочится, так сказать, в эфир, и нас выпиздят с канала!
– Было бы здорово, – спокойным тоном говорит Хижняк.
– Почему?
– Сами-то мы уйти не сможем ввиду тщеславия и малодушия.
– А я и не хочу, если честно.
– Почему? Что осталось такого, что ты не сказал? Во имя чего все это?
– Давай допустим, что иногда мы говорим с экрана правильные вещи. Называем уродов – уродами, а людей – людьми. И кто-то из тех, кто сидит по ту сторону экрана, говорит: «Чувак, да, ты прав! Я тоже так думаю». Вот ради этой фразы я и работаю.
– А мне кажется, никто такого не говорит. – Его глаза становятся грустными, как у сенбернара. – Мне кажется, что я клоун, чьи шутки уже никого не забавляют. И тогда я беру мегафон и хохочу в него, чтобы казалось, будто смеется весь зал.
– А ты попробуй поговорить с людьми из массовки. Спросить их, нравится им то, что ты делаешь. Отведи в сторонку после съемки нескольких девиц или чуваков и просто спроси: ребят, вам понравилось?
– Мне как-то неловко. Черт знает! – Он поднимает глаза к потолку. – Боюсь услышать «нет».
– Ты боишься своей аудитории?
– Я боюсь, что они подтвердят мои опасения о ненужности всего этого дерьма.
– Правильно. К тебе же все должны сами под ноги падать, правда? А вдруг не упадут? И кем ты себя после этого будешь считать? У тебя же имидж плейбоя.
– Все мы, блядь, в имидже....
– Мудаки мы все, причем круглые!
– Yeah, baby. Сплошные комплексы. Может, это от старости? Помнишь, как у Pulp? – Он начинает напевать. – «Help the aged, one time they were just like you».