Тибет и далай-лама. Мертвый город Хара-Хото
Шрифт:
Общее число найденных в Хара-Хото монгольских документов исчерпывается 17 номерами; среди них мы имеем около десятка небольших фрагментов, одну маленькую рукописную книжку в 34 листа (14 x 5,7 см), остальные – документы в 10–12 строк. При незначительности по объему этой коллекции она оказалась довольно разнообразной по своему содержанию.
Упомянутая книжка служила пособием для гаданий, особенно при определении счастливых и несчастных дней; составлена по китайским образцам, употребляющимся в Китае и доныне. Владелец этой книжки, по-видимому, обладал знанием китайского языка, так как в ней повсюду встречаются китайские слова, переданные китайскими иероглифами или монгольскими буквами, а в конце даже помещены целые рецепты на китайском языке для приготовления лекарств от болезней, которыми страдают лошади. Для монгола-скотовода эти рецепты, по-видимому, представляли особый интерес и потому были записаны в гадательную книжку, находившуюся в постоянном употреблении, как об этом говорит ее изношенный
Один фрагмент в 14 строк носит дидактический характер и, насколько можно заключить по разобранной части, представляет собою отрывок из поучений Чингисхана. Подобные поучения сохранились у монгольских племен в различающихся между собою редакциях и доныне; судя по этому документу, они были записаны монголами рано и могли наряду с устными преданиями послужить известному персидскому историку начала XIV века Рашид-эддину источником для тех чингисовских наставлений, которые помещены в его труде о монголах. На фрагменте, по-видимому, имелось и имя Чингисхана, но это место текста, к сожалению, повреждено, и сохранилась только верхняя часть слова «Чин», вынесенная на надлежащую высоту над вертикальными строками текста, согласно требованиям официального этикета, заимствованного у китайцев. Зато полностью сохранилось имя известного сподвижника Чингисхана, Богорчу (у Рашид-Эддина – Бурджи-ноян), к которому, видимо, и обращена сохранившаяся часть поучения. В ней мы имеем обычную в монгольских поэтических произведениях аллитерацию, и потому данная редакция уже представляет собою эпическую обработку слов Чингисхана. Соответствующей части в других известных редакциях поучений не имеется.
На оборотной стороне того же фрагмента имеется пять строк печатного текста юридического содержания, по-видимому, положения о функциях какого-то учреждения, с китайской терминологией.
Большая часть документов – деловая переписка: письма с поднесением подарков, жалоба по случаю похищения лошади, два долговых акта о получении взаймы пшеницы с именами, печатями («знаменами») должников, поручителя и свидетелей; оба последних документа написаны по одной трафаретной форме, которая принята в уйгурских долговых расписках, найденных в Восточном Туркестане, и, очевидно, была заимствована монголами вместе с письмом у уйгуров [343] . Помимо чисто бытовых подробностей, эти документы дают нам некоторое количество имен, из коих часть, вероятно, принадлежала тангутам. Так как тангутская письменность остается все еще не разобранной, а китайские исторические сочинения и памятники передают собственные названия в очень искаженной форме, то монгольское изображение может бросить свет на характер тангутского языка и во всяком случае дать эти имена, несмотря на все несовершенства монгольского алфавита, в наиболее близкой к действительной форме. Приводим некоторые из этих имен (с возможными вариантами в чтении): Чонсоно (Цонсоно), Саса (Каса), Иси намбу (Иши намбо), Намбу (Амбо), Сут ши (Кут ши), Чан сунан (Цан кунан), Су сарамбат (Соо сарамба), Син кули; возможно, что не все эти имена принадлежали тангутам.
343
Уйгуры – коренной народ Восточного Туркестана. В середине VIII в. уйгуры владели территорией, ныне занимаемой Монголией, и создали государство, существовавшее вплоть до 840 г., когда оно было разгромлено киргизами, жившими в то время в бассейне верхнего Енисея. Уйгурские племена после разгрома спустились к югу и образовали княжества в районе Хами и провинции Ганьсу. На протяжении истории уйгуры и их предки сменили несколько письменностей. Приблизительно в VI в. предками уйгуров было создано древнеуйгурское письмо на основе согдийского. Уйгурское письмо получило широкое распространение среди восточных народов (тюрки, монголы, маньчжуры) и было одним из официальных письмен Монгольской империи и державы Тимуридов.
Найденные в Хара-Хото монгольские документы написаны так называемым уйгурским письмом, причем в них имеются те же особенности, которые присущи памятникам того же примерно времени, дошедшим до нас от уйгуров. Это лишний раз указывает на то, что монголы, усваивая себе уйгурский алфавит, первоначально не внесли в него никаких изменений и те отличия, которые представляет современное монгольское письмо, явились в более позднюю эпоху.
Особенно, однако, любопытно было встретить среди харахотских документов два небольших фрагмента печатных (ксилографических) изданий. До недавнего времени нам не было известно монгольских ксилографов ранее половины XVII в. Только в 1907 г. Густав Маннергейм нашел где-то в Восточном Туркестане небольшой монгольский ксилограф буддийского содержания, писанный тибетским квадратным письмом и относящийся к эпохе мирового господства монголов. Теперь мы получили от той же эпохи образцы монгольских ксилографов уйгурского письма. Ими особенно наглядно устанавливается общность монгольского и уйгурского алфавитов; отметим наличие старого начертания М с прерывающейся вертикальной чертой.
Таким образом, харахотские памятники представляют интерес не только по содержанию,
«Среди многих замечательных находок П. К. Козлова в Хара-Хото, – любезно сообщает автору этого труда академик Сергей Федорович Ольденбург [344] , – видное место занимает отрывок персидского текста знаменитой книги «Семи мудрецов Китаб-и-Синдбад». Книга эта, известная на Востоке и на Западе, ведет свое начало из Индии и была чрезвычайно популярна у арабов и у персов, многие из поэтов которых обработали эту тему. Мы знаем о том, что сочинение это распространилось в турецком и монгольском мире, но, особенно по отношению к последнему, не имели прямых указаний на пути распространения в этой среде «Семи мудрецов». Теперь мы видим, что среди тангутов жили персы, которые занесли сюда персидскую версию нашей книги; далее она, очевидно, перешла к монголам. Возможно, что со временем мы найдем ее отзвуки и в Тибете, и тогда почти замкнется круг странствований этих повестей по азиатскому миру. После находки П. К. Козлова мы с гораздо большей уверенностью будем говорить о возможных путях странствований так называемых бродячих сказок и повестей и о значении в этих переходах от народа к народу литературных обработок, а не только народных пересказов».
344
С. Ф. Ольденбург. «Материалы по буддийской иконографии Хара-Хото. (Образа тибетского письма)». (Примеч. П. К. Козлова)
Академик С. Ф. Ольденбург говорит: «Выдающееся значение для буддийской иконографии собрания буддийских икон и статуэток, добытых полковником П. К. Козловым при раскопках Хара-Хото в 1908 и 1909 годах, побудило меня, не откладывая дела до подробного и тщательного изучения этого замечательного собрания, теперь же принять предложение управления этнографического отдела Русского музея и дать предварительно описание ценнейшей находки нашего известного исследователя Средней Азии и Тибета.
Такое предварительное описание, в котором, насколько это пока было возможно, представлены классификация иконографического материала и описание отдельных изображений, даст, мы надеемся, специалистам возможность, особенно при помощи прилагаемых снимков, ввести новый богатый материал в научный обиход и откроет нам новую страницу в истории буддийского искусства».
Оставление Хара-Хото. – «Лошадиная загородка». – Путь до Эцзин-гола. – Летняя картина последнего. – Любопытный монгольский обычай. – Снова пустыня; граница хошунов. – Оставление Иванова в Цогонда. – Переговоры с управлением Балдын-цзасака. – Экскурсия в горы. – Последняя корреспонденция в центр России. – Прибытие Иванова. – Получение писем с родины. – Дальнейший путь. – Вид на Дэлгэр-хангай. – Порядок движения каравана. – Пустыня сменяется степью. – Antilope gutturosa и дрофы. – Северные высоты и вид на Богдо-ула и Толу. – Впечатление последней ночи. – Приход в Ургу.
Поработав в Мертвом городе Хара-Хото около четырех недель в самых тяжелых условиях и закончив все намеченные археологические изыскания как внутри крепостной стены, так и вне ее, путешественники стали подготовляться к выступлению в дальнейший путь. Все чувствовали большое утомление вследствие непрестанного сильного зноя, пыли и грязи, от которой мы не имели возможности избавиться за недостатком воды для питья. Все жаждали увидеть новые картины отрадной жизни природы, насладиться вновь зеленью деревьев, шумом листвы и запахом влажной травянистой растительности.
Шестнадцатого июня наш тяжелый, нагруженный бесценными историческими сокровищами караван вышел в западные ворота тангутской столицы и мимо северо-западного угла ее стен направился к Эцзин-голу.
Рыхлый сыпучий песок затруднял движение, животные с трудом передвигали ноги, но все-таки настроение было бодрое.
Верстах в трех к северо-западу от Хара-Хото я ненадолго остановился для осмотра оригинальных развалин Актын-хурэ, или «Лошадиной загородки», служивших в прежнее время, по всей вероятности, загоном для скота местных обитателей, а может быть, даже и цитаделью или аванпостом харахотского гарнизона.
Актын-хурэ с севера непосредственно примыкает к старому сухому руслу Эцзин-гола, а с востока, юга и запада, составляя как бы замкнутое колено реки, вокруг него извивается глубокий ров, по обе стороны которого выстроены внушительные крепостные стены. Сейчас эти стены наполовину разрушены, а их деревянные части исчезли совершенно, оставив зияющие отверстия, где находят себе приют соколы (Tinnunculus tinnunculus), сычики и некоторые другие хищные пернатые. В окрестностях «Лошадиной загородки» еще видны кое-где остатки арыков, орошавших поля. Судя по тому, что в Актын-хурэ не сохранилось даже и следов жилых построек, а черепки и вообще керамические находки представляли большую редкость, я склонен приписать этим развалинам большую древность, чем Хара-Хото.