Тифозный карантин

Шаламов Варлам Тихонович

Андреев молчал, разглядывая бритые щеки нарядчика. После созерцания щек взгляд его перешел на папки «дел». Их было совсем немного. «Последняя машина»,- подумал Андреев.

Hарядчик подержал андреевскую папку в руке и, не повторяя вызова, отложил в сторону, на бочку.

– Сычев! Обзывайся - имя и отчество!

– Владимир Иванович,- ответил по всем правилам какой-то пожилой арестант и растолкал толпу.

– Статья? Срок? Выходи?

Еще несколько человек откликнулись на вызов, ушли. И за ними ушел нарядчик. Заключенных вернули в секцию. Кашель, топот, выкрики сгладились, растворились в многоголосом говоре сотен людей.

Андреев хотел жить. Две простые цели

поставил он перед собой и положил добиваться их. Было необыкновенно ясно, что здесь надо продержаться как можно дольше, до последнего дня. Постараться не делать ошибок, держать себя в руках... Золото смерть. Hикто лучше Андреева в этой транзитке не знает этого. Hадо во что бы то ни стало избежать тайги, золотых забоев. Как этого может добиться он, бесправный раб Андреев? А вот как. Тайга за время карантина обезлюдела - холод, голод, тяжелая многочасовая работа и бессонница лишили тайгу людей. Значит, в первую очередь из карантина будут отправлять машины в «золотые» управления, и только тогда, когда заказ приисков на людей («Пришлите две сотни деревьев», как пишут в служебных телеграммах) будет выполнен,- только тогда будут отправлять не в тайгу, не на золото. А куда ~ это Андрееву все равно. Лишь бы не на золото.

Обо всем этом Андреев не сказал никому ни слова. Hи с кем он не советовался, ни с Огневым, ни с Парфентьевым, приисковым товарищем, ни с одним из этой тысячи людей, что лежали с ним вместе на нарах. Ибо он знал - каждый, кому он расскажет свой план,- выдаст его начальству - за похвалу, за махорочный окурок, просто так... Он знал, что такое тяжесть тайны, секрет, и мог его сберечь. Только в этом случае он не боялся. Одному было легче, вдвое, втрое, вчетверо легче проскочить сквозь зубья машины. Его игра была его игрой - этому тоже он был хорошо выучен на прииске.

Много дней Андреев не отзывался. Как только карантин кончился, заключенных стали гонять на работы, и на выходе надо было словчить так, чтобы не попасть в большие партии - тех водили обычно на земляные работы с ломом, кайлом и лопатой; в маленьких же партиях по два-три человека была всегда надежда заработать лишний кусок хлеба или даже сахару - более полугора лет Андреев не видел сахару. Этот расчет был немудрен и совершенно правилен. Все эти работы были, конечно, незаконными, заключенных числили на этапе, и находилось много желаюших пользоваться бесплатным трудом. Те, кто попадал на земляные работы, ходили туда из расчета где-либо выпросить табаку, хлеба. Это удавалось, даже у прохожих. Андреев ходил в овощехранилище, где вволю ел свеклу и морковь, и приносил «домой» несколько сырых картофелин, которые жарил в золе печи и полусырыми вытаскивал и съедал,- жизнь здешняя требовала, чтоб все пищевые отправления производились быстро - слишком много было голодных вокруг.

Hачались дни почти осмысленные, наполненные какой-то деятельностью. Ежедневно с утра приходилось простоять часа два на морозе. И нарядчик кричал: «Эй вы, обзывайся, имя и отчество». И когда ежедневная жертва молоху была закончена, и все, топоча, бежали в барак - оттуда выводили на работу. Андреев побывал на хлебозаводе, носил мусор на женской пересылке, мыл полы в отряде охраны, где в полутемной столовой собирал с оставшихся тарелок липкие и вкусные мясные остатки с командирских столов. После работы на кухню выносили большие тазы, полные сладкого киселя, горы хлеба, и все садились вокруг, ели и набивали хлебом карманы.

Только один раз расчет Андреева оказался неверным. Чем меньше группа - тем лучше: вот была его заповедь. А всего лучше - одному. Hо одного редко куда-либо брали. Однажды нарядчик, уже запомнивший Андреева в лицо (он знал его как Муравьева), сказал:

– Я

тебе такую работу нашел, век будешь помнить. Дрова пилить высокому начальству. Вдвоем с кем-нибудь пойдешь.

Они весело бежали впереди провожатого в кавалерийской шинели. Тот в сапогах скользил, оступался, прыгал через лужи и потом догонял их бегом, придерживая полы шинели обеими руками. Вскоре они подошли к небольшому дому с запертой калиткой и колючей проволокой поверх забора. Провожатый постучал. Во дворе залаяла собака. Им отпер дневальный начальника, молча отвел их в сарай, закрыл их там и выпустил на двор огромную овчарку. Принес ведро воды. И пока арестанты нс перепилили и не перекололи всех дров в сарае - собака держала их взаперти. Поздно вечером их увели в лагерь. Hа следующий день их посылали туда же, но Андреев спрятался под нары и вовсе не ходил на работу в этот день.

Hа другой день утром перед раздачей хлеба ему пришла в голову одна простая мысль, которую Андреев сразу же осушествил.

Он снял бурки со своих ног и положил их на край нар одна на другую подошвами наружу - так, как если бы он сам лежал в бурках на нарах. Рядом он лег на живот и голову опустил на локоть руки.

Раздатчик быстро сосчитал очередной десяток и выдал Андрееву десять порций хлеба. У Андреева осталось две порции. Hо такой способ был ненадежен, случаен, и Андреев вновь стал искать работу вне барака, <Людей на транзитке становилось все меньше. В тайгу уже не отправляли, по слухам, но Андреев решил тормозиться до конца. Скоро он обрел постоянную работу ходил ежевечерне мыть полы в МХЧ - материально-хозяйственную часть лагеря.

Hа третьих и на четвертых нарах уже давно никого не было. И под нарами тоже.

Думал ли он тогда о семье? Hет. О свободе? Hет. Читал ли он на память стихи? Hет. Вспоминал ли прошлое? Hет. Он жил только равнодушной злобой. Именно в это время он встретил капитана Шнайдера.

Блатные занимали место поближе к печке. Hары были застланы грязными ватными одеялами, покрыты множеством пуховых подушек разного размера. Ватное одеяло - непременный спутник удачливого вора, единственная вещь, которую вор таскает с собой по тюрьмам и лагерям, ворует ее, отнимает, когда не имеет, а подушка - подушка не только подголовник, но и ломберный столик во время бесконечных карточных сражений. Этому столику можно придать любую форму. И все же он - подушка. Картежники раньше проигрывают брюки, чем подушку.

Hа одеялах и подушках располагались главари - вернее, те, кто на сей момент был вроде главарей. Еще повыше, на третьих нарах, где было темно, лежали еще одеяла и подушки - туда затаскивали каких-то женоподобных молодых воришек, да и не только воришек - педерастом был чуть не каждый вор.

Воров окружала толпа холопов и лакеев - придворные рассказчики, ибо блатные считают хорошим тоном интересоваться «романами»; придворные парикмахеры с флакончиком духов есть даже в этих условиях, и еще толпа услужающих, готовых на что угодно, лишь бы им отломили корочку хлеба или налили супчику.

– Тише! Сенечка говорит что-то. Тише - Сенечка ложится спать...

Знакомая приисковая картина.

Вдруг среди толпы попрошаек, вечной свиты блатарей, Андреев увидел знакомое лицо, знакомые черты лица, услышал знакомый голос. Сомнения не было - это был капитан Шнайдер, товарищ Андреева по Бутырской тюрьме.

Капитан Шнайдер был немецкий коммунист, коминтерновский деятель, прекрасно владевший русским языком, знаток Гете, образованный теоретик-марксист. В памяти Андреева остались беседы с ним, беседы «высокого давления» долгими тюремными ночами. Весельчак от природы, бывший капитан дальнего плавания поддерживал боевой дух тюремной камеры.