Тигр, олень, женьшень
Шрифт:
Ликовали освобожденные от страха лесорубы, хлопали в ладоши бабы и дети, счастлив был старый Пак Тумани. Но больше всех был горд прорицатель, хозяин фанзы, уважаемый староста — бракчан. Этот удивительный сон принес ему огромную популярность среди суеверных сородичей, он стал одним из героев охоты.
А отец пролежал всего несколько дней и встал. Первую неделю он спал только сидя, обложившись мягкими мешками. Все раны на удивление быстро затянулись, несмотря на малоподходящую обстановку — пыль и копоть бедной фанзы. Из лекарств, кроме перекиси водорода, риванола, йода и бинтов, в походной аптечке ничего не
Несмотря на почтенный возраст, богатырский организм поборол все. Через четыре дня после объятий тигрицы, распаривая больные руки в корейском котле, он начал тренировку: превозмогая боль, стал поднимать свой карабин, прицеливаться.
На восьмой день они нашли по следу третьего тигра, который приходил к месту событий. Преследовали целый день и нагнали в сумерках при помощи своры, обретшей полезный навык в день схватки. Последние два часа почти бежали, то скатываясь, то взбираясь на кручи. На последних секундах отец поскользнулся и упал. Тигра-самца уложил Юрий.
Корейцы очень образно умеют выражать свои впечатления о человеке. Об отце они говорили:
«Тело медведя, голова и сердце — тигра».
Пяктусан
Описываемые события происходили в Маньчжурии и Корее в начале сороковых годов, когда обе страны находились под оккупацией Японии.
Кореец Поктэги и Валентин Вальков, скрючившись, лежали на увядших березовых ветках возле тлеющего костра. Не было сил подняться набрать хвороста, хотя здесь, на высоте двух тысяч метров, и в середине июня к утру иней густо серебрил траву. Поктэги с трудом разлепил один глаз, покосился на Валентина: «Серый, совсем мертвец, один нос торчит; кажется, ему еще хуже, чем мне…
И кой черт нас сюда принес? Весь май мотались в тайге на плоскогорье, дважды чуть не погибли в наводнении, и хотя там было порядочно рыбы и вдоволь черемши, вусмерть наголодались.
Ну ладно, не повезло — бывает; однако выбрались в деревню и пора бы домой, так нет, подвернулся этот старый болтун Чу, Чу-ёнгам. Наплел сказок про этот Пяктусан, век бы его не видел!
И все Юрий. Мальчишка, а такой же упрямый, как отец — „старый тигр“. Только тот настойчивый, но голову в петлю не сунет. А у этого в двадцать лет что? Ветер в голове: пойдем да пойдем, Чу, мол, уверяет: на северо-западной покати — рай для пантовки! И уломал дураков.
Старику-то что — довел, ткнул палкой на запад: во-о-он, где туман клубится, — теплые ключи, а неподалеку солонцы. Весной там первая трава, весь зверь тут как тут, только не ленитесь… Сказал и ушел, что с него возьмешь? Ясно, проверил свои ловушки и давно в деревне, покуривает на теплом кане. Он летает эти сто верст. А как устанет, старый хрен — Поктэги видел много раз, — вытряхнет из сумочки на поясе две-три коричневые горошины опия — и в рот. Посидит, прикрыв глаза, и снова несется в свои семьдесят пять, как олень!
А мы теперь подыхай. Разве мыслимо было идти в этакую даль с тем запасом муки и чумизы, что могли унести на плечах? Половину съели в
Уж когда и вчерашний день ничего не дал, думал, он образумится: отварим этих опостылевших горьких побегов аралии и — в обратный путь, пока ноги еще как-то несут. Так нет, этот внук Четырехглазого поднялся до света и снова поперся куда-то. Откуда только берутся силы у мальчишки? Но ведь все напрасно, добьет и себя, и нас. И сколько его еще ждать? А…»
Вдруг чуткое ухо корейца уловило отдаленный звук треснувшей под ногой сухой ветки: кто-то спускался с горы к их костру. «Уж не темные ли, не хунхузы ли разыскали по дыму табор? Только этого не хватало!» Крупный, угловатый, с шапкой сильно отросших черных волос, Поктэги с трудом поднялся на ноги. Родничок, у которого они коротали эти голодные дни, лежал между холмами, поросшими низкорослым и корявым, как всегда на границе гольцов, едва распустившимся березняком. Кореец прикрылся ладонью от брызнувших из-за сопки ярких лучей и с облегчением узнал знакомую стройную фигуру. «Юрий, наконец-то! И смотри, еще нашел силы, тащит за плечами целую связку хвороста для костра. Все-таки молодец, хороший товарищ. Ох, как ни тяжело, а нужно помочь…»
Восточные традиции обязывают встретить идущего издалека, помочь освободиться от груза, выразить сочувствие перенесшему тяготы пути.
Юрий, опираясь на палку, зигзагами сбегал по крутому склону, а Поктэги, едва волоча ноги, тащился навстречу. Когда оставалось несколько шагов, кореец поднял голову и чуть не упал: из-за спины охотника торчал не хворост, а роскошные панты! Юрий пытался сохранить невозмутимый вид, но улыбка на потном искусанном мошкой утомленном лице расцветала помимо воли.
Поктэги ахнул и молитвенно сложил ладони:
— Юри-сан!!!
Он помог стащить сетку с огромной рыжей головой, украшенной розовато-серыми, слегка раздвоившимися на четвертом отростке, как налитыми, в девичью руку толщиной, первосортными пантами. Валентин услышал возглас корейца, сел, протер глаза и вдруг вскочил, шагнул к Юрию. Они обнялись. А Поктэги развязал сплетенную из сыромятных ремешков сетку, освободил панты и вынул полупудовый кусок розового мяса, с которым не сравнится ни один сорт говядины.
Этот кусок мяса вернул их к жизни.
А за панты андохёнские аптекари выложили столько, что обеспечили охотников на полгода и позволили прекрасно провести лето: принимать на источниках Омпо горячие ванны, купаться с веселой компанией в синем Японском море, танцевать до утра, играть в теннис и волейбол. Выражаясь языком Джека Лондона, Юрий рискнул в покере последним долларом — и сорвал банк!
Успех авантюры вскружил не одну голову. Следующей весной собрались вшестером: старый соратник отца, кореец Алексей Петрович Шин, мы, три брата — Юрий, Арсений и я, Валентин Вальков и всегда жизнерадостный и веселый помощник кореец Василий Пак.