Тигр, олень, женьшень
Шрифт:
Можно свистнуть, но свист не очень четкий ориентир в лесу. Бьют все той же палкой по ровному и гладкому хвойному дереву, снизу вверх вдоль ствола, так, чтобы на него легла большая часть палки. «Тук-тук-тук», — звучит где-то в распадке. «Тук-тук», — откликается на склоне. И сходятся тихо, неприметно. А издали можно подумать — дятел.
…Шагаем, шагаем, шагаем. С кручи вниз и опять на кручу. Перелезаем через упавшие стволы деревьев, проползаем под ними, скользим по камням, переходим ручьи. Глаза все время ищут, а в лесу темно: черные стволы и коряги, темно-зеленые листья и трава — вечный сумрак летом. Длительное напряжение вызывает внезапную реакцию: силы покидают вдруг, непреодолимо хочется сесть, прислониться спиной
Третий день ходим впустую. Только раз наш старший дробно застучал палкой, условным свистом подозвал к себе.
— Несколько старых подлубов: вон и вон, а там еще; давайте покружим…
И сам же через несколько минут негромко выкрикнул долгожданное слово. Я кинулся прямо сквозь заросли. Он стоял на коленях и смотрел в траву, я сразу даже не понял куда…
— Не видите? Вот он и вот. Старая копка! Уже года два или три как взяли родителя. Тогда эти малыши еще не взошли.
Их было пять штук, малышей. Всего по одному маленькому листику, а ростом не выше спичечной коробки. На свет растение появляется лишь на второй год и таким карликом живет года два. Попробуй заметь его в траве!
Потом оно немного вытягивается, появляются два листочка. Еще через год-два развиваются уже две, потом три веточки с пятипалыми листьями на каждой: три средние — длинные и острые, боковые, смотрящие чуть назад, меньше и более округлые. Становясь старше, он прибавляет в росте и наконец выбрасывает стрелку как продолжение стебля. На верхнем конце этой стрелки развивается цветонос, на котором в июле завязываются зеленые семена-ягодки. Примерно к середине августа они краснеют, потом становятся ярко-красными и так стоят, чуть побурев, пока не осыплются в сентябре, если их не склюют птицы.
С годами у дикого женьшеня появляется уже четыре, потом пять и даже изредка шесть веточек-сучков, но всегда с теми же пятью остроконечными листиками на каждом сучке. По красной головке найти женьшень гораздо легче, поэтому в разгар корневки — во второй половине августа — многие сотни людей, среди них и горожане, устремляются в «дебри Уссурийского края».
Этим утром у старого моста через речку мы встретили троих. Плотный пожилой мужчина с усилием поднялся нам навстречу. Двое других не встали.
— Здравствуйте. Корнюем? Издалека?
— Корнюем. Мы с Тавричанки, шахтеры. Каждый год — отпуск в тайге. Вот возвращаемся. Сегодня двенадцатый день, как из дома… По балаганам да у костра. Что, на чертей похожи? — улыбается, посматривая на своих товарищей. — Закурить у вас есть?
Угостили.
— Тут у нас избушка недалеко, может, зайдете передохнуть, поесть, — дружелюбно предлагает наш Петр Афанасьевич по правилам таежного этикета.
— Спасибо, харчи еще есть. А далеко тут до деревни, до лесовозов? Мы же забрались в тайгу с той покати, с Сучанской.
— Не так далеко, часа за три дошагаете, ежели ходом. А как ноне дела?
— Неважно нынче. Хороший корешок всего один. Ну и мелочи маленько. Вот в прошлом году взяли подходяще… Ну, пока, спасибо, мы пойдем…
«Бывайте здоровы!» — «Бывайте!» И, навалив рюкзаки, они зашагали вниз по течению. Эти оборвались, устали, но не сдались. Они и будущей осенью окажутся в лесу.
Они… Но сколько начитавшихся, наслушавшихся интересных рассказов позорно дезертируют при первом же соприкосновении с не всегда прекрасной и сказочной действительностью. И серьезная охота, и поиск — тернистый путь; Горы, скалы, камни, россыпи, упавшие мертвые деревья, на которые неожиданно натыкаешься в высокой траве; заросли колючего элеутерококка
Все это, разумеется, оборотная сторона. А вот другая — чистые леса, твердая и сухая почва, пологие скалы. Идти легко, нога ступает уверенно. Лес продувается ветром, гнуса нет. Это храм, пол которого — зелень и яркие цветы, колонны, поддерживающие голубую крышу, — мощные стволы вековых деревьев. Щебечут птицы, выглядывают грибы и ягоды, разлиты изумительные лесные запахи…
И разница между настоящим и ненастоящим таежником в общем и заключается в том, что первый всегда несет в душе эту обстановку священного храма. И когда он, стиснув зубы, продирается сквозь непроходимые заросли, он знает, что скоро им конец и он вступит в лесной храм.
А второй видит только зеленый ад, дебри, не понимает их и боится. Боится всего: как идти, куда идти, где сесть, где заночевать. Боится звуков, еще больше боится тишины… Он чувствует себя одиноким и всеми покинутым!
Их надо понимать: новичку все ново. Но и они разные. Одни присматриваются, принюхиваются, превозмогают страх, расспрашивают бывалых — одним словом, учатся читать эту непонятную им мудрую книгу, приспосабливаются постепенно к незнакомым условиям. Они инстинктивно любят все это и хотят постичь. И бывает, довольно быстро осваиваются. А вот другие — бегут. Бегут в панике при первом удобном случае, чтобы уже никогда больше не вернуться. Ибо это не для них… Таким надо ездить в пригородные однодневные экскурсии, где по расписанию ходит автобус; там гладкие дорожки, скамейки, киоски…
Первых, к сожалению, меньше. Но отрадно, что они не переводятся, нет, мне кажется, что их становится больше; не все идут за женьшенем или на охоту, но мне всегда приятно видеть группы молодежи с рюкзаками, в видавших виды штормовках, в поношенных кедах… Тех, которые предпочитают проторенным тропинкам и туристским базам нехоженные места. Таких не страшно пригласить с собой в тайгу. Это они будут любить и охранять ее после нас…
После длинного утомительного дня мы возвращаемся к избушке. Смеркается. Перед зимовьем весело и уютно расцветает оранжевое пламя костра. В расставленную на речке сетку за день попало несколько ленков, и сейчас они варятся с картошкой и лавровым листом. Рядом, в котелке, чай с лозой лимонника. Целая гамма запахов плывет в вечернем воздухе в клубах пара, подсвеченного мягкими бликами костра.
Едим молча, все голодны.
Потом команда отца: «Сашка, прибрать посуду, налить чай!» Петр Афанасьевич вынимает пачку махорки, кусочек газеты, скручивает цигарку и прикуривает от головешки. Пустив дым, вспоминает:
— Да я ведь еще десяток лет назад понятия не имел, что это за корень. Так, слышал, конечно, корень женьшень, — отхлебнул из кружки чаю. — Братуха мой, лесник, уговорил сходить с ним, так и пошло. Проходили мы тогда с ним первые три дня — и тоже ничего. Под вечер наткнулись на старый подлуб: так лет ему, видно, сорок, не меньше… Все обшарили кругом — ничего… Устал я, голодный, злой; сел на колоду и думаю: ну его к чертям этот корень. Сейчас скажу братухе: пошли домой. А он подходит, садится рядом и говорит тихо так, спокойно только одно слово: «панцуй»… Ну, я вспылил: чего ты, говорю, Лука, попусту людям голову морочишь? А он: почему, говорит, попусту? И, не подымаясь с колодины, отводит своей палкой соседний куст, а там… один к одному четыре красавца пятисучковых! Веришь, я аж онемел! Вот и «заболел» с тех пор. Уже десять лет ни одного сезона не пропускаю.