Тигр в дыму
Шрифт:
— А ты почем знаешь? Почем ты это знаешь, а, Тидди? — Роли еще пытался сопротивляться. — В таких-то делишках наверняка никогда не скажешь!
— Нет, у него нету сокровища! — задумчиво произнес Билл. — Тут пишут, впаяли ему по полной — шесть лет за разбой. А стало быть, замели его как раз когда мы уж решили, что он нас бросил, а было это еще прежде, чем майору подорваться, а Тому умом тронуться.
Они еще переваривали эту информацию, когда альбинос принял решение:
— А я так скажу, что не Бригадир это, — заявил он, ткнув толстым пальцем в фотографию. — Это кем же надо быть, чтобы на таком вот клочке распознать кого знакомого! Докажи, что это, к примеру, не твое фото,
Билл громко рассмеялся:
— Да я не по фотке просек, что это Бригадир, а по его делишкам!
Восторженно звенящий голос неприятно резал слух его главарю, и Долл снова побагровел.
— А я говорю — это не он, — повторил Альбинос. — Я говорю, Бригадир заграбастал сокровище и живет как лорд, и в один прекрасный день мы его встретим. Стало быть, кто-то другой, вот этот самый субчик из газеты, сделал горемычного Шмотку, когда мы уже с ним распрощались, так что лучше будет нам выйти, как обычно, собирать наши денежки да глядеть в оба!
Закончив, он сообразил, что в этой складной программе имеется один неясный пункт, и глянул через плечо на койку в углу. Следующая мысль далась ему не без труда. Испугавшись, он гнал ее от себя, но она застряла в его сознании, и тиддингтонец, не утерпев, намекнул уже на выходе:
— Нешто тут не пишут, чего такой тип может еще понатворить!
Все промолчали. И в этот миг их внимание привлекло некое явление, и первым, кто его заметил, был пленник.
С его места Джеффри было виден кромешный мрак под угрюмыми сводами потолка и бахрома паутины выше той черты, где заканчивалась побелка. Вдруг что-то произошло с решеткой, сквозь которую вчера вечером упала газета. Эта железяка, мирно покоившаяся на подушке из грязи внутри своей каменной лунки, вдруг тихонько приподнялась, и в темном квадрате появилась пара ног в прекрасно отутюженных широких брюках того покроя, который был в определенных кругах весьма моден перед войной. Брюки предварялись замшевыми туфлями и яркими носками, а в продолжение им явились бежевые полы дорогого твидового пальто.
Непосредственно под этим выходящим в проулок решетчатым люком находился выступ стены наподобие ступеньки или алькова. Покрытый толстым слоем многолетней грязи, он все еще давал достаточно места, чтобы Усесться на нем на корточках и осмотреться.
Внезапно выступ обрел цвет и зашевелился, и пыль вместе с мусором беззвучно посыпалась по беленой стене.
Вся компания, сбившаяся в кучу вокруг газеты, заметила это вторжение одновременно. Мгновенно наступила тишина: бесконечная оглушительная пауза, в течение которой на запрокинутых кверху лицах, неподвижных, как маски, застыли карикатурные гримасы изумления. Затем с глухим стуком решетка легла на свое прежнее место, ноги легко и пружинисто оттолкнулись от стены, и все увидели всего человека. Он висел, держась одной рукой за перекладину возле выступа. Его ноги в шикарных туфлях мягко покачивались в двух-трех ярдах от пола. Квадрат света, упав на него, выхватил из мрака яркий шарф, полоску светлой сорочки между пиджаком и брюками, в том месте, где мышцы на животе вздулись от напряжения, удерживая вес, и каждый обитатель подземелья смог рассмотреть выразительное лицо с низким лбом, окаймленным жесткими волосами, со спокойными глазами, глядевшими на них бестрепетно, как на старых знакомых. Затем он легко спрыгнул на пол, растянув в улыбке кошачий тонкогубый рот и оскалив ряд великолепных зубов.
— Вот папочка и вернулся, — произнес он ласковым, каким-то бархатным голосом.
Лишь глубокая складка на лбу да бледное как бумага лицо выдавало его нечеловеческую усталость. Но позади голубых непрозрачных глаз
Глава 10
Длинная ложка
Тишина в подземелье стояла полная. Все затаили дыхание, беспомощно лежавший в своем углу Джеффри ощутил наступившую напряженность, но не сразу узнал ее истинную причину. Газеты он не видел, а из рассказа Роли понял немного. Сделав болезненное усилие, он приподнял голову, стараясь не выдать себя ни единым звуком, и увидел незнакомца, которого со всех сторон обступили обитатели подвала.
А тот отряхивался, стоя в самом центре образовавшегося круга. Действовал он явно на публику, но без театральности, без единого лишнего жеста. Все его движения были плавными, скользящими, и в то же время необыкновенно грациозными.
Он не торопился, давая всем вволю налюбоваться. Ростом он был почти шести футов, легкого сложения, с покатыми плечами. Могучая шея говорила о феноменальной физической силе, равно как и мышцы бедер, заметные даже под безупречно отглаженной довоенной одеждой. А его красота, поскольку он был весьма даже красив, заключалась прежде всего в тонких чертах лица и в форме узких кистей и аккуратных узких ступнях.
Руки у него были как у фокусника — крупные, мужественные и в то же время изящные, с длинными тонкими просвечивающими пальцами.
Лицо его невольно обращало на себя внимание. Черты казались безукоризненны и прекрасно проработаны, короткий и прямой нос, несколько коротковатая верхняя губа с глубокой впадинкой, подбородок округлый и чуть раздвоенный. Глаза его были чуть навыкате, оттененные очень длинными и густыми ресницами, казались непрозрачными, как голубой фаянс. Каштановые волосы, выбивавшиеся из-под черного берета упрямо пытались виться, несмотря на тюремную стрижку. И даже бледность, тот землистый ее оттенок, который оставляет лишь тюрьма, не портил его.
В детстве он, по-видимому, был прелестным мальчуганом. И все-таки лицо его, по всей вероятности, и тогда не было особенно приятным. Гармонию черт разрушала некая особенность, присущая даже не выражению, но всему его образу. Лицо его напоминало трагическую маску, — горе и мука, и ярость были в нем предельно обнажены. Это, хоть и возбуждало сильнейшее любопытство, но в то же время производило отталкивающее впечатление. Он выглядел тем, кем и являлся на самом деле. Было видно: вот сейчас он очень усталый, да еще тюрьма оставила на нем свой отпечаток. Костюм его, сработанный, по-видимому, портным с пламенным темпераментом, теперь на нем болтался, а на лбу, чуть пониже кромки волос, виднелись небольшие шелушащиеся пятна.
Но прежней своей хватки он совсем не утратил. Подобно Люку, он источал завораживающую магнетическую мощь.
Дождавшись момента, когда прошло первоначальное потрясение, он небрежно кивнул троим, которых узнал:
— Здорово, Роли! Привет, Билл! Привет, Том! Если разрешите, я присяду.
Он уселся на ящик, оказавшись во главе стола, на том месте, где обычно сидел Долл, и ухмыльнувшись карлику, схватил ломтик жареного картофеля с его листа пергамента и сунул себе в рот.
— А Шмотка что — все сидит?
Вопрос был задан как бы между прочим. Во всяком случае, не дожидаясь ответа, гость потянулся длинными пальцами за следующим ломтиком и рассмеялся, когда карлик, высунув язык, нервным жестом пододвинул ему целую горсть.
Однако у собравшихся за столом его вопрос вызвал суеверный ужас. Никогда еще Шмотка не казался мертвее. Бросив предостерегающий взгляд на Роли, Тидди Долл начал бочком продвигаться по направлению к Джеффри, в то время как бывший рыбак принялся сбивчиво оправдываться: