Тигриное око (Современная японская историческая новелла)
Шрифт:
— Рад, рад вашему приходу, милости прошу!
Как и следовало ожидать, лицо его было напряжено.
— Вы теперь не бываете у нас, поэтому я сама пришла. Понимаю, вы обременены делами, но не явиться даже ради молитвы о душе зарубленного Гэндзиро — не слишком ли это бессердечно? Вы позорите ваш боевой меч. Сегодня я пришла затем, чтобы услышать — что все это значит?
То, что так трудно было произнести, она выпалила одним духом.
— Жаль молодого господина Гэндзиро. Старались ради чести и славы мастеров боя, а вот как вышло.
Поднеся ко рту чай, поданный служанкой, он говорил все это без тени неловкости.
— Означают ли ваши слова то, что вам не в чем повиниться перед дядюшкой Мибу?
— Этого я не говорю. Я как раз собирался выкроить время, чтобы принести ему свои соболезнования.
— Выкроить время! Да это следовало сделать без промедления! Ведь есть еще и я. Если бы живы были братья, вы никогда не поступили бы со мной так…
На лице Но отразился гнев.
Следовало бы выплюнуть ему в лицо все слова, что просились наружу, — разве не Дзюдзо отмел ее возражения и вывел Гэндзиро на поединок?
— Забавно, госпожа Но пришла, оказывается, чтобы угрожать мне! Если так, у меня тоже есть что сказать.
Нагано Дзюдзо словно вспомнил что-то, и лицо его исказила отвратительная ухмылка.
— Что значит — «есть что сказать»?
— Сейчас объясню. Есть одно очень неприятное обстоятельство — нельзя, чтобы оно выплыло наружу, о нем я могу сказать только вам.
— Если так, я непременно хотела бы от вас услышать об этом.
Но утратила обычную свою рассудительность. Она не догадалась, что попала в ловушку, которую расставил Дзюдзо.
— В таком случае, позволю себе сказать, выслушайте же. Речь идет о том, что случилось в чайном домике на Четвертом проспекте, когда тела наши слились впервые.
Но невольно потупилась, но потому лишь, что ожидала совсем другого разговора.
Вновь у нее перед глазами встало лицо Дзюдзо в ту ночь — вдруг смолкнув, он учащенно дышит. И собственное чувство стыда — решившись, она своими руками снимает кимоно… Но покраснела до корней волос.
— Так вот, о той ночи. Я думал тогда, что это для вас впервые, но вы так громко вскрикивали… Которым же по счету я у вас был?
То, что комком стояло в груди, Дзюдзо высказал, растягивая каждое слово.
— По счету… — это как? — Сначала Но даже не поняла смысла этих слов.
— Это значит, что я спрашиваю, которым по счету мужчиной я был у вас.
— Не говорите таких ужасных слов!
Но невольно повысила голос. А еще она подумала, что теперь уже бесполезно что-либо говорить этому человеку.
— Неужели вы будете настаивать на своей невинности? Ведь вы же меня чуть не за волосы к себе затаскивали…
В лице Дзюдзо проглядывала похоть, он осклабился в безобразной ухмылке.
Черты его, которые прежде казались ей правильными, впервые были отвратительны для глаз
Этот человек не оценил достоинств женщины, которой завладел.
Дочь мастера боя Но сама сняла с себя платье, словно готовый к смерти воин на поле брани. Только вот мужчина, которого она выбрала, этого не понял. Но даже если так, неужели он не мог найти иного предлога, решив порвать с домом фехтовальщиков Ёсиока и с женщиной, чьи чувства были ему чужды?
Горько было сознавать, что она так легко вверила свое тело мужчине, с уст которого слетают такие низости.
Надежда на то, что в Дзюдзо осталась хоть капля теплоты, растаяла без следа. Осталось лишь разочарование и усталость.
Метнув в Дзюдзо полный гнева взгляд. Но резко встала и выбежала вон. Слезы душили ее.
На улице, кажется, было тепло, шел небольшой дождь. С реки Хорикава доносился громкий рокот воды. Слегка моросило, и речная гладь была черна.
Когда Но вернулась в усадьбу Ёсиока, дождь уже прекратился. Со дна темноты, в которую погрузился город, лишь кое-где сочился свет.
От моста Итидзё-Модорибаси до скрещения улицы Ниси-Тоин и Четвертого проспекта, где стоит усадьба Ёсиока, ходьбы не больше получаса, весь путь лежит вдоль реки в южном направлении. Перед домом, который казался вымершим, стоял встревоженный Итибэй с зажженным фонарем.
С наступлением темноты в городе появлялись ночные грабители, могли и раздеть на улице. Женщины по ночам не ходят в одиночку.
— О-о, наконец-то вы вернулись, госпожа! Я так беспокоился, что хотел уже встречать вас, как раз вышел… Главное, что добрались благополучно. Заходите, заходите! — Итибэй толкнул маленькую калитку сбоку от главных ворот.
Раз уж Но одна возвращалась по ночным улицам, было ясно, как повел себя Нагано Дзюдзо. Итибэй все понял и счел, что в такую минуту прежде всего важно найти добрые слова. Однако хоть вид у Но был сосредоточенный и отрешенный, она вовсе не была в таком отчаянии, как думал Итибэй.
За те полчаса, пока Но, следуя за звуком воды, то шла, то бежала вдоль реки Хорикава, она сумела постичь больше, чем за все прожитые восемнадцать лет.
Предательство Нагано Дзюдзо, которое можно было бы уподобить последнему удару, несущему окончательную гибель дому Ёсиока, разбудило в ней чувство, прежде дремавшее:
— Ёсиока не погибли, конца допустить нельзя!
По мере того как ее решение крепло, гул воды и разносившиеся в темноте звуки шагов назойливо нашептывали ей эти слова.
Теперь следовало удостовериться, что слова эти действительно звучат. Не обращая внимания на то, что говорил ей Итибэй, Но подняла глаза и посмотрела на объятые тьмой ворота усадьбы Ёсиока.
Крепкие ворота, примыкавшие к воинским казармам, словно похвалялись процветанием дома фехтовальщиков Ёсиока. На одной из опор все еще висела деревянная доска с надписью: «Ёсиока Кэмбо, советник по воинской тактике в ставке сёгуна Асикага».