«Тигры» на Красной площади. Вся наша СМЕРТЬ - игра
Шрифт:
Вот тебе и весь провинциальный экстремизм.
Поэтому когда в конце планерки вдруг у полковника запиликал телефон, да не простой, мобильный, а… Непростой, в общем, телефон. Так когда он зазвонил, когда лицо начальника вытянулось и побледнело, притом одновременно, вот тогда-то Лисицын и понял — случилось что-то не ладное.
Так оно и оказалось.
Труп. Причем уже не свеженький, судя по аромату в квартире. Обнаружили соседи. Как обнаружили? А по запашку. Хоть и сентябрь на улице, но тепло. Бабское, так сказать, лето. И вызвали пэпээсников. А те что? А без санкции
И труп не простой. А со следами пыток.
Самое смешное, что с бывшего жильца и брать-то нечего было, судя по обстановке. Даже телевизора нет. И похоже, что не было. В однокомнатной квартирке из всей мебели матрас на полу, кресло вертящееся да комп. А! На кухне плита газовая да холодильник фреоновый.
Эксперты шерстили по всем углам, медики тихонечко труп упаковывали для транспортировки — типичная работа. Только зачем тут «экстремист» Лисицын?
Майор прошел на кухню, там было свежее все-таки.
— Здорово, Глеб! — махнул рукой Лисицын знакомцу из прокурорских. Тот, морщась от запаха, заполнял свои протоколы. — Ну и на кой ляд меня сюда дернули?
— Здорово, Серега! А для тебя работка нарисовалась. Да ты присаживайся, присаживайся.
И следак протянул Лисицыну прозрачный пакет с вещдоком.
— Здоровенный тесак! — уважительно протянул Лисицын, вертя в руках кинжал. — Смотри-ка, с гравировкой! А что это?
— Орудие убийства, предположительно, — хмыкнул Глеб Крижевских. — Только вот скажи мне, коллега, откуда такой режик в наших краях объявился?
— Глеб, ну ты вопросы задаешь. Я-то тут при чем?
— А ты присмотрись, присмотрись…
— Дай… Май… — с трудом начал разбирать надпись на лезвии Лисицын.
— Это немецкий, — меланхолично сказал следак.
— Я по-немецкому не розумем. Я английский учил, — отмазался майор. — Меня сюда зачем дернули, Глеб? Можешь толком объяснить?
Следак оторвался от бумаг:
— Тут гравировка.
— Да вижу я! И что?
— Тут написано — «Meine Ehre Heisst Treue».
— Ну?
— Лисицын! Кто у нас экстремизмом занимается? Я или ты?
— Слушай, Глебыч, ты можешь внятно объяснить — ПРИ ЧЕМ ТУТ Я?
Следак вздохнул и слегка отклонился на табуретке.
— Это переводится — «Моя верность — моя честь».
— Ты достал! — начал закипать Лисицын.
— Сережа. Это девиз немецких СС. Ты это понимаешь?
— Оп-па… Откуда знаешь?
— Книжки умные в детстве читал. Будешь протокол осмотра читать или сам посмотришь кое на что?
— Глеб… Это новодел?
— Не знаю. Не спец до такой уж степени. Пойдем-ка…
Когда они вошли в комнату…
На стене красовались две бурые зиги и свастика. Зиги? Ну такие стилизованные молнии, которыми малолетки-пэтэушники любят заборы да мусорные бачки разукрашивать. Типа СС, ага. А кровь… А кровь, она имеет свойство буреть, если что. И на полу огромное пятно тоже забурело уже. И запах такой, что воздух этим самым эсэсовским кинжалом меленько так стругать можно. Блин, обои какие дурацкие. Уточки с пузыриками. Такие в детских клеят обычно. В детских…
— А это его
— Нет, он снимал.
— Понятно… — Хотя ничего Лисицыну было непонятно.
— Ну, давай, экстремист, думай… — с ухмылкой похлопал по плечу коллегу Глеб и ушел обратно на кухню. Дописывать свои бумаги.
Майор потоптался в комнате, задал экспертам пару никчемных вопросов для проформы, с отвращением посмотрел на разрисованные обои и уперся к Глебу.
— Как думаешь, твои подопечные? — спросил тот, яростно черкая шариковой ручкой по протоколу. Вот же! Двадцать первый век на дворе, а протокола приходится до сих пор от руки писать. Ну не будешь же принтер с собой таскать?
— Вряд ли, — покачал головой «экстремист». — Мои на такое не способны. Да и ладно бы рыночный азер там какой или еврей, на обрезанный свой конец проблем нашедший, но тут-то? Не, точно не мои.
Прокурор потянулся, громко хрустнув суставами, и встал:
— Задолбался я.
Потом открыл холодильник. Присвистнул.
— Че там? — поинтересовался Лисицын. — Фаршированные скины, что ли?
— Не. Вагон пива.
Майор с любопытством глянул в холодильный шкаф. Действительно. Пивом было забито все пространство, даже полочка для яиц. Немедленно приоткрыли морозилку. Та была тоже забита, но водкой.
Причем какой! «Белуга» продавалась, пожалуй, только в двух-трех точках по Кирову. Да и стоила под тысячу. А тут их аж десять штук! Да и пиво было не быдляцкий «Вятич», с которого башню сносит после литра, а темный такой бархатистый «Гиннесс». И где этот жмурик столько бабла взял на такой пойло? Не, пусть там в столицах это «фигня какая», а в наших провинциях это «ОГОГО!»
— И денег в хате нет. Да?
— Неа. Карточки есть, а налички нет.
— Может, грабеж обыкновенный? А зиг-руны эти для понта и отвода глаз?
— Был бы грабеж, вынесли бы комп. Он реально дороже, чем вся твоя зарплата на год вперед, Серега.
— Мда…
— Кстати. А на столе у него пустая «Бавария» стоит.
— И что?
— Да так, ничего…
По коридору протопали опера из убойного и грустный участковый с унылым еврейским шнобелем:
— Здорово, мужики!
Поручкались. Немедленно раскупорили по бутылочке «Гиннесса». Покойничек не обеднеет уже, а бойцу криминального фронта нелишнее подымание настроения в серый осенний день. Участковому тоже пивка досталось, чай, парень замотался по дому шляться и глухих бабок опрашивать — кто что слышал да кто что видел. Все, как назло, оказались слепыми и глухими. В эту эпидемию внезапной потери органов зрения и слуха никто из мужиков, естественно, не поверил. Оно и понятно. Эти старые грымзы все видят не хуже камер видеонаблюдения. И помнят все, как Большая Советская энциклопедия. Но выцарапать из них информацию — надо быть как минимум Кашпировским и Холмсом в одном флаконе. Удавятся, да не скажут. Боятся, что ли? Или их распирает от чувства приобщенности к Великой Тайне? Темна вода в облацех, эта старушечья психология. Впрочем, Лисицын и не собирался вникать в нее. Пусть участковый разбирается. Его епархия. Хотя скорее предпогост какой-то.