Тихая провинция (Маятник мести)

Сартинов Евгений Петрович

Закончилось все это внезапно. Верхний ящик выстроенной им пирамиды не

выдержал и, вырвавшись из-под ног, полетел вниз. Падая вслед за ним, Алексей невольно захлопнул люк, но не смог удержаться мокрыми ладонями и упал, больно ударившись головой и ребрами о жесткие края ящиков. Подниматься он не стал, только устроился поудобней, так и лежал, испытывая блаженство от того, что можно нормально вдыхать этот воздух.

Блаженство его продолжалось недолго. Через некоторое время желудок Алексея скрутила резкая судорога боли. Остаток дня Ремизов провел, катаясь на полу и гадая отчего возникла эта резь, от голода или от отравления грязной водой. Алексей даже попробовал сунуть в рот два пальца, чтобы вызвать рвоту, но после долгих потуг ощутил во рту только горький

вкус желчи. Успокоился его желудок только ночью.

Разглядывая утром вывески железнодорожных станций, Ремизов с радостью

отметил, что поезд уже достиг предгорий Урала, больше того, состав двигался по южной ветке, а значит, неизбежно должен проехать мимо Энска.

"Осталось сутки или двое", - подумал Ремизов, поудобнее устраиваясь в

своем убежище. Днем он снова полез к люку, хотя и понимал, что это рискованно, но жажда одолевала, а дождь по-прежнему барабанил по крыше. На этот раз он предпринял некоторые меры предосторожности, расстелив на откинутой крышке найденный кусок полиэтилена и напился небесной влагой вдоволь. Некоторое время он настороженно прислушивался к своему организму, но на этот раз все обошлось. Все оставшееся время он думал о том, как бы лучше десантироваться из попутного эшелона.

Но прыгать на ходу ему не пришлось. Поезд замедлил ход и остановился у самого вокзала со знакомой вывеской "Энск". Судя по лязганью и толчкам, Ремизов понял, что отцепили тепловоз. Часа два состав стоял неподвижно, затем снова последовали грохочущие звуки, и эшелон медленно пополз назад. Приникнув к окну, Ремизов увидел, как появились знакомые улицы города и понял, что порожняк гонят прямо в завод. Это было плохо, очень плохо!

Военный завод охраняла его воинская часть, и он не раз видел как военизированная охрана производит осмотр вагонов. Обычно это были несколько мужиков и женщин в одинаковых синих рубашках или шинелях с непременной кобурой на боку в которой находился револьвер системы "наган" еще революционных времен. И как назло, стоял полдень и, появись он сейчас из верхнего люка, горожане могли бы наблюдать редкое зрелище. Здоровенный жлоб, в поношенной фуфайке и в рваных штанах, грязный, заросший недельной щетиной, выпрыгивает на ходу из

поезда в самом центре города.

Оставалось одно. Ремизов забрался в свое убежище и начал лихорадочно

закидывать себя заранее приготовленными небольшими квадратными ящиками. Вскоре вагон остановился, немного погодя тронулся снова, а затем встал окончательно. Ожидание показалось бесконечным. Сколько времени прошло, он не знал. С того момента, как он сбежал, время перестало для него измеряться в каких-либо единицах. Все это было одним куском бесконечности.

Наконец Ремизов услышал отдаленные голоса и приглушенный лязг металла. Вскоре пришел черед и его вагона. Звякнул засов и дверь с шумом отъехала в сторону.

– Вчера взяла судака на килограмм за пятнадцать рублей, - сказал близкий женский голос.

– Что так дешево?
– удивился в ответ другой голос, уже мужской.

– Да приехали какие-то с Волги, у них целый рефрижератор рыбы, вот они и сбили цену нашим браконьерам.

– Лезь, Машка, этот вагон проверим, да пойдем на обед, - скомандовал мужик.

– Чего это я опять?!
– возмутилась в ответ женщина.
– Ты вон только два вагона проверил, все остальные - я да Наташка.

– А ты у нас самая молодая, мне вообще уже тяжело, стар стал.

– Стар?!
– насмешливо спросил звонкий девичий голос.
– А кто мне предлагал этим летом на дачу с ним пройтись? А?!

– Ну, вспомнила! Ведь пошутил я!

– Знаем мы ваши шуточки под одеялом!

– Лезь-лезь, не сачкуй!
– уже сердито закричал мужик под дружный смех обеих женщин. После этого молодуха, по-мужски ругнувшись, все-таки взялась за поручень лестницы, но тут до слуха Алексея донесся далекий, но пронзительный женский голос:

– Глеб! Деньги привезли, немного, человек на двадцать только хватит!

– Машка, быстро дуй в контору очередь занимай!
– скомандовал

мужик и, судя по донесшемуся до ушей лейтенанта звуку, сочно шлепнул молодку по заднице. Девушка даже взвизгнула не то от этой его мужской "ласки", не то от предвкушения долгожданной зарплаты.

Между тем мужик с кряхтеньем забрался в вагон, повозился у входа, но

штурмовать баррикаду ящиков не стал, а спустился вниз, и вскоре загремевшая дверь перекрыла скудный осенний свет, погрузив вагон почти в полную темноту.

Ремизов облегченно перевел дух. Сердце у него билось, словно он пробежал несколько километров, а лицо заливал липкий пот. К вечеру состав отогнали в глубь завода, и Алексей смог наконец покинуть свой "плацкартный" вагон.

ГЛАВА 39

Жизнь для Спирина замерла в фазе зыбкой неопределенности. До выборов

оставалось меньше недели, и он вдруг засомневался, что его выберут на второй срок. Слишком много было рекламы в его пользу: газеты, листовки, плакаты на заборах и столбах, ролики по местному телевидению. Порой Виктора самого тошнило от своего растиражированного по всему городу лица, и он забеспокоился, как бы это не вызвало эффекта отторжения у избирателей.

Прошло уже три дня с момента аварии, но Лариса оставалась в том же состоянии, не хуже и не лучше. Более того, врачи намекнули, что она может остаться инвалидом на всю жизнь. И хотя Виктория все-таки отказала банкиру, но узел главной проблемы затягивался все туже и туже.

Как назло, навалилось множество неотложных дел, а еще приходилось мотаться по избирательным участкам, что-то говорить этим назойливым старикам и старухам, что с такой охотой посещали собрания. Все их вопросы вертелись вокруг одного и того же: маленькие пенсии, высокая квартплата, изношенные трубы и наркомания среди подростков. Со стороны казалось, что Спирин остался прежним: серьезным, сдержанным, терпеливо выслушивающим все, что бы ему ни говорили люди. И только шофер Виталик понимал, что с его шефом что-то происходит. Распростившись с избирателями, Виктор садился в машину и неподвижно замирал, уставившись в одну точку и настолько уходя в себя, что по приезде в мэрию или на очередной избирательный участок, водитель вынужден был напоминать ему об этом.

Лишь к вечеру, освободившись от всех посетителей и оставшись один, Спирин позвонил Нечаю. Диалог их был непродолжителен и немногословен.

– Здравствуй. Ну, что-нибудь светит?
– спросил мэр.

– Да, скорее всего сегодня ночью, - обнадежил Нечай.
– Ты же знаешь, я в этом сам заинтересован.

– Хорошо, буду ждать, - и Спирин повесил трубку.

Лариса лежала в своей палате и, прикрыв глаза от назойливого света, думала о прошедшей жизни. Белая повязка наподобие чалмы плотно укутывала ее голову, врачи всерьез опасались за состояние ее мозга, но она понимала, видела и слышала все. Только не могла говорить и даже пошевелить онемелым телом. Мысли ее блуждали, от прошлого перескакивали к будущему, бессистемно перебрасывались с одной темы на другую. Впервые в жизни она думала так много. Ей, привыкшей брать от жизни самое лучшее, теперь приходилось довольствоваться бесконечно малым. Позади осталось то, что она считала смыслом жизни: престижная квартира, машина, дорогая и стильная мебель, посещение юбилеев и праздников под ручку с красивым и влиятельным мужем. А кроме того, основное из всего этого круговорота тщеславия - завистливые взгляды других женщин, от которых Лариса расцветала еще пышнее. Ушли в прошлое дорогие французские духи, что Спирин дарил к каждому ее дню рождения, золотые украшения и безумно дорогая косметика, шубы и платья, ковры и хрусталь, японская электроника и американские боевики по видику. Единственное, чего она хотела сейчас - это жить, почувствовать свое тело и владеть им. Когда ее сегодня переворачивали, чтобы сменить простыни, Лариса сквозь онемение ощутила на своем теле чужие грубые руки, и это потрясло ее сильней, чем авария. Неужели она останется такой на всю жизнь? Единственное, что ее как-то поддерживало, это то, что она чувствовала эти чужие руки, хотя сама не могла шевельнуть и пальцем.