Тихая сатана. Кража. Сенсаций не будет

Чванов Владимир Ф.

– В школе вроде бы нет, – нехотя ответил он.

– А во дворе?

– И во дворе вроде бы нет, – растерянно, не понимая, к чему клонит Солдатов, выдавил Юра.

– Ну а в собственном доме? – твердо спросил Солдатов.

Юра помолчал и, освободив плечо, резко спросил:

– Можно мне уйти?

– Нельзя! – ответил Солдатов. – Сначала ответь на вопрос.

– Не буду я отвечать на этот вопрос, – решительно произнес он.

– Мальчик! Ты уже ответил на него. Так что уж лучше и не надо. Только он не враг тебе…

– А кто же? –

запальчиво крикнул Юра. – Друг, что ли? Отец родной? Что вы все Боровика защищаете?

– А я и не защищаю. Заметь, я ни разу не назвал его, а ты все время вокруг этой фамилии вертишься. При чем тут Боровик? Можно подумать, что ты к другому бы иначе относился.

– Иначе.

– Ошибаешься, – сказал Солдатов. – Ты за мать ее судьбу решаешь. Раз тебе он не нравится, значит, мать должна другого себе человека найти, а ты посмотришь и оценишь. Так? Подходит ли он тебе?

– Ну почему…

– Эх! – Солдатов достал из пачки папиросу. Закурил. – Если бы в жизни было все так просто и все люди делились на родных отцов и заклятых врагов… – Он остановил машину за квартал от дома Калугиных и опустил оконное стекло. – Накурил я здесь прилично. Послушай, что мы здесь сидим в дыму, бензином пропахнем. Пойдем присядем где–нибудь на воздухе. Дождь уже кончился. Наверное, есть у тебя здесь свое заветное местечко.

Юра вылез из машины и нерешительно кивнул в сторону железнодорожного переезда. Сунув руки в карманы вишневой куртки, склонив непокрытую голову, Юра медленно шел рядом с Солдатовым.

– А я вас вспомнил, – сказал он. В его голосе Солдатов почувствовал расположение. – Вы зимой выступали в нашей школе, – пояснил Юра, – тогда еще говорили, как самопал у одного парня разорвался.

– Да, что–то было такое, – согласился Солдатов. – Это и все, что ты запомнил из моего выступления?

– Нет. О самопале я просто так, для ориентира. – Юра больше запомнил Солдатова совсем по другому случаю. В прошлом году он подъехал на мотоцикле к пельменной и, спрыгнув с него, быстро направился навстречу пьяному, который, размахивая перочинным ножом, набрасывался на ребят. Он что–то сказал ему, и пьяный, послушно отдав нож, пошел к милицейской коляске. Ребята тогда допытывали друг друга, какие же слова Солдатов сказал ему.

На насыпи, у большого штабеля шпал, они сели на ствол сломанного дерева. Пахло мазутом, дымком, долетавшим из железнодорожной будки, влажной пожухлой листвой. Юра молчал и носком ботинка медленно вычерчивал небольшие дуги на утоптанной траве. Молчал и Солдатов. Первому начинать разговор не хотелось. Чувствовал, что Юра настроен был сам выговориться до конца.

– А я знаю, почему вы со мной не согласны, – уверенно проговорил Юра и, не дожидаясь ответа, продолжил: – По инерции. Потому что у вас, у взрослых, мы всегда не правы, мы желторотые цыплята. Вот только сами своих ошибок не замечаете. Категоричны…

– Не понял тебя. С чем не согласен? Что ты хочешь этим сказать? – Он испытующе посмотрел на Юру.

– Вы еще не знаете,

какой он: пришел, увидел, победил. У него все на деньги измеряется. И машина, и ценности, и всякое барахло. – Голос его звенел от напряжения. – А мать моя тоже на тысячи измеряется?

– Ты опять об этом? Как тебе не стыдно? – В голосе Солдатова звучало нескрываемое сожаление. – Ну и циничный же ты экземпляр. Разве можно отношения взрослых людей рублями измерять? – проговорил он строго и заметил, что нескрываемая ярость в Юриных глазах медленно потухла.

– А взрослым можно? А он не цинично поступает? За полторы сотни и меня купить собирался, – он с отчаянной решимостью смотрел на него.

– Как так?

– Мопед купить обещал…

– Я бы не стал.

– Вот видите…

– Не стал бы, – повторил Солдатов, – заигрывать с тобой не стал бы. Но ты ведь не допускаешь другого варианта. Ведь мог он и от чистого сердца. Мопед же – твоя мечта? И насчет денег ты не прав. Он не такой человек. Знаешь, мне часто приходилось видеть потерпевших… А он вошел в разгромленную квартиру, походил по комнатам и сказал: «Жаль, конечно, но что делать…» И деньги и ценности у него не от жадности, не от скопидомства. Они ему от двух теток остались. И о рублях он не думает.

– Ну это его дело. Чего моей матери не хватает? Денег? Так я работать пойду. О куске хлеба, платьях, кофточках ей заботиться не придется. Заработаю.

– По–твоему, что же получается? Вся жизнь человека в куске хлеба, платье, кофточке? Твоя мать и сейчас от этого не страдает. Тут дело серьезней. Человеку одной сытой жизни мало! Так? Так!

– Ясно. Не хлебом единым, что ли? – Получилось упрямо и грубо.

Солдатов не ответил. Помолчал.

– Странная у тебя философия, – наконец сказал он. – С такой философией ты ни мать, ни себя не уважаешь.

– Но почему? – Юра сразу потерял уверенность. – Я только о том, зачем нам в доме чужак? Один был – ушел, и этот нам не нужен.

– Чего ты все за мать–то решаешь? Она, как я понимаю, не из тех, кто первому встречному на шею кидается.

– Не хватало!

– Не понимаешь ты в жизни ничего, – с укором сказал Солдатов. – Женщине без мужа… Неполноценная это жизнь.

– Разве одна она так живет? Гнездышко вить в ее годы смешно. Блажь все это.

– Тебе сколько лет? Пятнадцать? Скоро и у тебя будет семья. Тоже гнездышко вить станешь. Уже свое…

– Мать всегда будет со мной, – твердо произнес Юра.

– Конечно, будет, – согласился Солдатов, – но в няньках, бабушка будет. Для себя ее жизнь подлаживаешь. В бабушках она у тебя еще находится. Ты ей сейчас не отрезай жизнь, – посоветовал Солдатов. – Подумай об этом. Подумай как взрослый человек. Ты хочешь, чтобы мать до ста лет тебя обхаживала?

– Вы осуждаете меня? – серьезно, с какой–то новой интонацией спросил Юра.

– Скажи, кого ты любишь больше всего?

– Маму люблю, – ответил Юра неожиданно по–детски и сам устыдился этих простых слов.