Тихая сатана. Кража. Сенсаций не будет
Шрифт:
– Слегка. А его возраст нам очень важен.
– Ему, думаю, около тридцати. Красив, строен… Отрекомендовался из ОБХСС. Раскрыл красную книжечку и протянул прямо к глазам. Прочитать текст я не успел. Он быстро положил ее в боковой карман пиджака. Я еще пошутил тогда: «Вам с такой фигурой в олимпийской команде быть». Он шутки не понял. Выразил неудовольствие: надо входную дверь закрывать, между прочим. Вроде как замечание сделал. Я был удивлен и сказал, что дверь закрыл. Потом он потребовал паспорт. Посмотрел внимательно и положил в тот же боковой карман. Я спросил: «В чем дело?» А он ответил
Арсентьев вздохнул:
– Занятная история. Жаль, что не прочли фамилию. Не вы же к нему в дом пришли…
– Я не успел. Он сбил меня вопросом: «Где ваш приятель, с которым вы вошли в подъезд?» А я действительно шел с соседом по дому. И объяснил ему это. А он в ответ: «Вы говорите неправду. С вами шел Фомин, у которого скупаете антикварные вещи». Только теперь я понял, что тогда на меня обрушилась психологическая атака. И я поддался. Знаете почему? Я с полмесяца назад купил у знакомого букиниста Фомина одну антикварную вещицу.
– Какую?
– Нефритовую камею. Арсентьев сделал короткую запись.
– Продолжайте, пожалуйста. Лисовский вежливо кивнул.
– Я сказал, что в подъезд вошел не с Фоминым, что это какая–то ошибка. Он ответил: «Эс, БХСС». Я не понял его и спросил, что это означает? «ОБХСС никогда не ошибается», – ответил он и поинтересовался, сколько у меня денег. Я вытащил бумажник. В нем было рублей пятнадцать. «Я не об этих деньгах, я о тех, что у вас дома», – он вел себя абсолютно уверенно. Сказал, что будет вынужден делать обыск. Моя воля была парализована. Я окончательно растерялся, когда услышал об обыске. Представляете мое состояние? Понятые, соседи, разговоры на работе, объяснения… В эти минуты в голове был настоящий хаос. Я достал из секретера тысячу двести рублей, отложенные на стереофонический магнитофон. Он взял их, не считая. Все происходило стремительно. Потом сказал, что сходит за Фоминым и сразу же вернется для оформления протокола о добровольной выдаче денег и нефритовой камеи. И, понимаете, я не удивился. Скажу честно, не удивился, потому что из его слов понял, что ему известны какие–то детали из моей личной жизни. Например, о той же камее. Я ждал его около часа. Он не вернулся. Скрывать не буду, за это время я перенервничал основательно. Хотя знал точно, что камея досталась Фомину от прабабушки. Вечером жена обнаружила пропажу столового серебра, облигаций, шубы… Каков преступник–то, а?
– Почему не заявили сразу? – в голосе Арсентьева прозвучал упрек.
Лисовский смотрел смущенно.
– Конечно, нужно было, – сказал так, будто только сейчас понял всю важность допущенной им ошибки. Он опустил глаза, словно для того, чтобы взглянуть на свои надраенные ботинки. – Наверное, и в пятьдесят с лишним лет человек допускает ошибки. Но оцените мою выдержку, когда я один на один…
– Оцените ее сами в исковом заявлении. Лисовский в смущении покусал губы. Начались уточняющие вопросы.
Арсентьев: Вы заперли дверь квартиры на два замка? Лисовский: Да. И каждый на два оборота. Арсентьев: В квартире вы обнаружили беспорядок?
Лисовский: Нет! Я этого не заметил…
Арсентьев: Откуда пропали вещи и ценности?
Лисовский: Основная их часть была в спальне.
Арсентьев: Дверь в спальню была распахнута или прикрыта?
Лисовский: По–моему, прикрыта.
Арсентьев: Когда вы были в столовой, не слышали ли звука замка входной двери?
Лисовский: Нет… Хотя был какой–то щелчок. Возможно, это выключился холодильник.
Арсентьев удовлетворенно кивнул и сделал очередную запись в своем блокноте.
Арсентьев: Не связываете ли вы случившееся с покупкой камеи?
Лисовский: Нет. Ее стоимость невысока.
Арсентьев: Не раздавались ли в последние дни странные телефонные звонки?
Лисовский: Звонки были. Спрашивали контору, магазин, незнакомых людей. Но это обычно. Видимо, путают номера.
Арсентьев: Вы можете назвать приметы преступника?
Лисовский: К тому, что я сказал, могу добавить следующее: волосы темные, короткие, глаза черные. Над бровью горизонтальный шрам. Одет в коричневую спортивную куртку, сиреневую рубашку.
Арсентьев: Могли бы его опознать?
Лисовский: Не только опознать, но и по памяти нарисовать его портрет… Да, еще одна деталь. У него на левой кисти татуировка. Слово ТУЗ. Наверное, это начальные буквы его фамилии, имени, отчества. Думаю, это поможет.
Арсентьев сделал пометку в блокноте.
– И все же странно… Трудно понять…
– Что?
– Почему вы до сих пор не заявили? Вы же заинтересованы в своих вещах! Как–то не сходятся концы с концами. Вы затрудняете нашу работу…
Лисовский никак не среагировал. Арсентьев, не получив ответа, задал вопрос вновь. Было видно, что его настойчивость поставила Лисовского в трудное положение. Он встал, подошел к серванту, за стеклом которого сверкал хрусталь. Нервно сжал ладони. Повернувшись к Арсентьеву, проговорил уклончиво, неохотно, подчеркнуто сдержанным тоном:
– Поймите, неловко расписываться в своей глупости, в мужской несообразительности. Я и сейчас чувствую себя дурак дураком… – Он конфузливо рассмеялся и… замолчал. Случайно или преднамеренно Лисовский к сказанному не счел нужным прибавить ни одного слова?
Молчал до тех пор, пока Арсентьев не сказал:
– Извините за настойчивость, но мой вопрос рабочий, профессиональный. Уж очень нелепо, нелогично… Так легко относиться к своим весьма ценным вещам?
На какое–то время в комнате наступила тишина. Арсентьев все больше склонялся к тому, что потерпевший ведет себя не слишком откровенно.
– Вы обещали сказать правду. Неудобно сомневаться в словах солидного человека…
Лисовский сел напротив Арсентьева подчеркнуто прямо и с обидой в голосе спросил:
– Это допрос?
– Я не пишу протокол. Прошу лишь внести ясность и помочь нам успешно приступить к розыску. В конце концов и у вас должно быть простое человеческое соучастие к судьбам других людей, их спокойствию. Преступник–то ведь разгуливает… Будьте откровенны!
Лисовский обладал завидной выдержкой. И все же можно было заметить, что самообладание достается ему непросто.