Тихие омуты
Шрифт:
– Ты почему не позвонил? – прокурорски спросила жена.
– Прости меня, я забыл. Понимаешь, Ваня сделал уникальную операцию. И мы отмечали это событие! – начал оправдываться Антон Михайлович.
– Но как ты мог не позвонить, я тут с ума схожу! Я обзвонила всех и вся! – В голосе супруги звучал металл.
– Поля, прости, я виноват! Но у меня сегодня праздник! Ну, забыл, понимаешь?..
– Я стою на лестнице четыре часа. У меня опухли ноги.
– Сейчас поставим компресс! – сердобольно предложил Ваня.
– Пошли вон, пьянчуги! – заорала
Ваня и милиционер, понурившись, поплелись вон из подъезда.
– Ты оскорбила моих друзей! – возмутился Антон Михайлович.
– А ты... как ты мог не позвонить! – не унималась Полина Сергеевна. – Ты – эгоист, ты – изверг, ты – не мужчина!
И жена начала заталкивать доктора в лифт.
От обиды Каштанов заплакал:
– Тогда кто же я, по-твоему?
В лифте супруги молчали: жена от переполнявшей ее ярости, а муж от унижения и в знак протеста.
Войдя к себе в кабинет, насмерть разобиженный Каштанов, не раздеваясь, повалился на тахту. Перед тем как заснуть, он со слезами на глазах повторял оскорбительные слова Полины Сергеевны и пришел к окончательному выводу, что завтра же разведется с нею.
«К чертовой матери! – думал знаменитый хирург, который всю жизнь слышал от всех в свой адрес только добрые и благодарные слова. – За что?.. Что я сделал?.. Это несправедливо... так обозвать... Нет, с ней жить попросту невозможно... Утро начну с того, что объявлю ей о разводе... Надо же, сказать мне такие страшные слова...»
Мысли его путались, и бедолага так и уснул в костюме и в очках под непогашенной настольной лампой...
На следующее утро завтрак проходил в грозовом молчании. Полина Сергеевна привычно подавала овсяную кашу, кефир, кофе.
– Я хочу яичницу и бутерброд с копченой колбасой! – мрачно потребовал Антон Михайлович, понимая, что он завтракает с этой женщиной в последний раз. Вид у него после вчерашнего был, мягко говоря, не самый свежий, а самочувствие просто препоганое.
– Это тебе нельзя! – парировала жена.
– В моем возрасте еще можно все!
– Я лучше знаю, что тебе можно!
– А как ты меня вчера обозвала? – неожиданно спросил муж. – Эгоиста и изверга припоминаю. А что на третье? Самое мерзкое?
– Как следовало, так и обозвала! Уж я-то знаю, чего ты стоишь!
– Ты вела себя недопустимо – прогнала моих друзей.
Жена поглядела с насмешкой:
– И давно этот мент тебе друг?
Муж поразился:
– Какой мент? Ты зачем придумываешь?
– Ты пришел с милиционером!
– Я не приходил с милиционером! Никогда! – Каштанов был абсолютно уверен в своей правоте.
– В твоем возрасте пить вредно! – вмазала Полина Сергеевна, на что Каштанов ответил философски:
– В моем возрасте и жить вредно!
После завтрака угрюмый Каштанов, недовольный тем, что напрочь забыл вчерашнее самое страшное оскорбление жены и из-за этого не мог начать разговор о разводе, проследовал к себе в кабинет. Он понимал, что слов «эгоист» и «изверг» недостаточно, чтобы
Если по нашей истории снимали бы игровую киноленту, то художник обставил бы кабинет Антона Михайловича с тщанием и артистично, ибо съемочная группа относилась бы к нашему герою с нескрываемой симпатией. В кабинете доктора было много книг, причем на разных языках. На стенах висели картины, намекавшие на пристрастие хозяина к русскому авангарду и примитивизму. На тахте валялся взбудораженный плед, дававший понять, что доктор провел беспокойную ночь. На книжных полках красовались всяческие сувениры, привезенные из-за рубежа. На письменном столе – стопка медицинских журналов, начатая рукопись. Пианино у стены, гитара на почетном месте, набор компакт-дисков и приличная музыкальная техника демонстрировали серьезный интерес к музыке. Среди фотографий обращали на себя внимание портрет старой женщины – матери Каштанова, сам доктор, снятый в оксфордской мантии и шапочке, и большая фотография красивой женщины средних лет – первой жены Антона Михайловича. Кабинет был обжитой и уютный. Посередине кабинета стоял чемодан, собранный в дорогу, на кресле висел пиджак доктора с лауреатской медалью.
Прежде чем приступить к утреннему макияжу, Полина Сергеевна заглянула в мужнин кабинет.
– Вещи я уложила, – строго сообщила она. – А на столе, вот, смотри: путевка, твой паспорт, санаторий называется «Волжский утес». Это билеты на поезд Москва-Самара. Вагон СВ. И, пожалуйста, выйди в Сызрани, это раньше чем Самара.
И жена аккуратно расправила плед на тахте.
– Не хочу в санаторий! – взмолился Антон Михайлович. – Там меня начнут лечить, а я этого не выношу!
– И это говорит врач! – Полина Сергеевна была неумолима. – Я лучше знаю, что ты хочешь! Ты хочешь ехать в санаторий! Это необходимо для твоего здоровья!
– Полюшко-Поле, пожалей меня! Я не хочу в санаторий... – жалобно повторил доктор.
– Значит так, – командирским тоном перебила жена. – Я даю тебе две тысячи рублей... – Она открыла ящик письменного стола и достала оттуда деньги.
– Что так щедро? – с сарказмом поинтересовался муж.
Полина Сергеевна иронии не уловила:
– Надо, чтобы у тебя были деньги, на кино, например, газету купить, мне позвонить... В поезде за постель платить не надо, входит в стоимость билета. На вокзал приеду, привезу тебе чего-нибудь вкусненького...
– А все-таки, – настаивал Каштанов, – что было после эгоиста и изверга, на третье?
– А ты что, забыл? – поинтересовалась жена.
– Забыл! – признался Антон Михайлович.
– Что ты на этом зациклился? – отмахнулась она. – Да, в девять тридцать у тебя заседание фонда. Ты успеешь на нем показаться. Твой поезд в семь вечера.
Полина Сергеевна отправилась в спальню и приступила к сложному процессу, который можно было бы назвать портретной живописью. Разумеется, работала она над автопортретом.