Тихие воды
Шрифт:
— Это не я, — повторила леди Гринберг.
— Он вас шантажировал? Поэтому вы ему платили? Поэтому вы с ним обручились?
— Да нет же! — она вздохнула. — Дайте мне шанс, детектив, и я все объясню.
— Объясните. В управлении. Незаконного проникновения в квартиру покойного и этих документов будет достаточно, чтобы я задержал вас как подозреваемую.
— Нет.
Голос леди Гринберг прозвучал как никогда холодно, твердо и… спокойно.
— Не я убила Ульриха и не я устроила здесь погром. Когда я пришла сюда, я нашла квартиру в том же состоянии, что и вы. Проверьте записи портье, там должно быть указано, кто заходил
Мне было неизвестно, кем являлся мистер Норберт, но по лицу детектива я понял, что его эта перспектива не вдохновляет.
— Ставите мне ультиматум? — со вздохом спросил он.
— Вы меня вынудили.
— Хорошо, — Эйзенхарт поднял опрокинутое кресло и уселся в него, — начинайте рассказывать.
— Здесь?
— Вы сами отказались ехать в управление.
— Но здесь не топили по меньшей мере два дня, — леди Гринберг зябко поежилась. — В доме напротив есть небольшое заведение, где варят отличный кофе, мы бы не могли пройти туда? По дороге вы могли бы заодно спросить у портье, кто еще сюда приходил, и убедиться, что я не вру, — увидев скепсис на лице Эйзенхарта, леди вперила в него гневный взгляд, — Ради всех Духов, детектив! Я не собираюсь снова от вас убегать, но это не значит, что я хочу умереть от переохлаждения.
Слова леди Гринберг имели смысл. Даже меня, человека, проводившего долгие часы в прохладном помещении морга, слегка беспокоила стоявшая в комнате температура. Что уж в таком случае говорить о леди, которая была вынуждена бросить свой жакет в кафе. Встретив мою поддержку, Эйзенхарт согласился.
— Так и быть. Доктор, вы не могли бы присмотреть за леди, чтобы нам не пришлось опять гнаться за ней через полгорода? Я пока поговорю с мистером Симмонсом внизу.
Я осторожно встретился взглядом с леди Гринберг, но та, кажется, не имела ничего против меня в роли своего тюремщика. С невозмутимым видом продев свою руку в мой локоть, леди потащила меня вниз по лестнице, задержавшись только у выхода, чтобы детектив Эйзенхарт догнал нас.
— Надеюсь, Симмонс рассказал, кто успел побывать в квартире до меня? — поинтересовалась она у детектива, переходя площадь.
— Никто, леди. До вас в квартиру никто не заходил.
Она нахмурилась:
— Это невозможно.
— Это правда.
Леди Гринберг остановилась и обернулась к детективу.
— А в дом? Ведь кто-то мог сказать, что идет в другую квартиру, а потом спуститься к Фрейбургу.
— Ни сегодня, ни вчера в доме не было никаких посетителей кроме обслуживающего персонала. Доставка продуктов, белья из прачечной, приходящая уборщица… все они приезжают постоянно и находятся вне подозрений. Вы — первая, кроме жильцов, кого портье впустил через парадный вход с четверга. Поэтому, — он встретил взгляд леди Гринберг, — я надеюсь, что у вас есть очень хорошее объяснение всему.
Глава 3
— Я не знаю, как объяснить разгром в квартире Ульриха, — призналась она, открывая дверь с табличкой на каком-то из языков центральной части материка.
За ней оказался рустикального вида интерьер, пропитанный запахами пива и кухонного масла. Леди Гринберг, нисколько не смущаясь обстановки, кивнула хозяину
— Садитесь, — похлопала она по скамье рядом с собой, — сейчас нам принесут самый лучший — и крепкий — кофе в городе. Здесь довольно уютно, не правда ли? И очень удобно, потому что пан Блажей совершенно не понимает по-имперски. Мы поэтому часто заходили сюда с Ульрихом.
— Вам было что скрывать?
Детектив Эйзенхарт выбрал место напротив девушки и теперь сверлил ее взглядом.
— Всем нам есть, что скрывать, детектив, разве нет? — леди улыбнулась и почему-то оглянулась на меня.
Ответить Эйзенхарт ей не успел, потому что принесли кофе. И если леди Гринберг схватила свою кружку сразу, то я на миг задержался, почувствовав сладкий запах малинового гайста, перебивавший аромат кофе.
— Крепкий во всех смыслах, не так ли, леди Гринберг? — спросил я; Эйзенхарт тоже заметил запах и кивнул мне.
— Я же сказала, вы можете звать меня Эвелин. И, да, обычно я так всем и говорю, — подмигнула мне она.
Эйзенхарт, пребывавший в легком раздражении, потребовал, чтобы леди наконец перешла от светской беседы к разъяснениям.
— Я не знаю, кто был в квартире Ульриха и что он там искал, но я знаю, что означали эти чеки. Ульрих не шантажировал меня. Это я платила ему жалованье, — нехотя призналась леди Эвелин.
— Жалованье? За что?
— За то, чтобы он изображал моего жениха.
Этим она сумела поразить даже Эйзенхарта.
— За что? — удивленно переспросил он.
— Наша помолвка с бароном Фрейбургом была фиктивной, — со вздохом объяснила она. — Мне нужен был жених, и я предложила Ульриху исполнять его роль за деньги.
Мы с Эйзенхартом переглянулись.
— Но, ради всех Духов, зачем вам это? Вы богатая, молодая, даже в определенной степени привлекательная особа…
— "Даже"… — пробормотала леди Эвелин, сардонически изогнув бровь. — Умеете вы делать комплименты, детектив.
— Вы легко нашли бы себе мужа, не прибегая к противозаконным методам!
— Но я вовсе не искала себе мужа! — горячо возразила леди Гринберг. — Я искала жениха, и то только на время.
Мы промолчали.
— Возможно, Вам стоит попробовать начать с начала, — со вздохом предложил Эйзенхарт, увидевший, что дальнейших разъяснений никто давать не собирается.
Леди Гринберг согласилась и достала из сумочки сигареты.
— Моя зажигалка осталась в жакете. Не поможете?.. Благодарю, — она вернула мне зажигалку и, вновь оглянувшись на меня, попросила. — Раз уж вы так добры, доктор, не могли бы вы снять очки? Ужасно отвлекает, знаете ли, когда не видишь глаза собеседника.
Просьба застала меня врасплох. Каждый из духов, благословляя нас при рождении, оставляет нам не только Склонность и Дар, но и частицу себя. Кому-то везет: экзотические перья, растущие на голове вместе с волосами, выглядят оригинально и придают зачастую определенную изюминку внешности; я знал также не одну танцовщицу, чьей карьере немало помог пушистый хвостик, доставшийся от Лайлы-Кошки. Другим везет меньше: мало кто хочет жить с оленьими рогами или, в моем случае, со змеиными глазами на человеческом лице. Это не называется вслух уродством — было бы оскорблением Духов даже думать о проявлении их воли подобным образом, — но, зная реакцию окружающих, я предпочитал скрывать глаза за синими стеклами очков.