Тихий ангел пролетел
Шрифт:
– Если бы! Неизвестной конструкции, но известного конструктора, если верить сведениям, полученным от нашего человека в гебе.
Все смешалось в доме Облонских, не соврал Толстой. «Наши» люди просочились всюду – от революции до ее гонителей, а может, и нойереволюцию в России опять ковали спецы с Лубянки, а? Их при Ильине временно прижали послепутчевые лидеры четвертой революции, но, как уже было сказано и здесь (и много раньше – подслеповатым поэтом соцреализма): эту песню не задушишь, не убьешь… А и верно, кому в здравом уме могла помститься очередная соцреволюция в
А кому в таком случае она помстилась в семнадцатом?.. Или в девяносто первом, когда самые демократические лозунги легко покрыли своим хотя и выцветшим, но еще крепким сатином абсолютно р-революционно-большевистские методы?..
Вопросы риторические, ответа не имеют.
Но молчать было глупо и подозрительно.
– Интересно, кто этот ваш человек в гебе? Я его знаю? – вроде бы в никуда, вроде бы в пространство-время спросил Ильин.
– Хороший вопрос, – одобрил Ангел, – провокационно, я бы сказал, отточенный. Можешь ведь…
– Что значит знаете? – настороженно спросил Борода.
– Встречал… – туманно объяснил Ильин. – В гастштадте обедали. Оперу в четыре руки писали. За зарплатой вместе стояли. Мало ли…
– Какую оперу? За какой зарплатой?
– Не какую оперу, а какому оперу. Оперуполномоченному гебе. Я ж к нему, как в Москву приехал, прикрепленный. Отмечаюсь раз в положенный срок. А зарплата – это к слову, может, он, ваш человек, тоже зарплату получает.
– Перебор, – с сожалением сказал Ангел. – Все-таки не можешь.
И красивая-умная Ангелу подыграла, о том не ведая:
– Чего ты его слушаешь, товарищ Карлов? Он же нас дурит, под ненормального косит, а ты всерьез! Пусть товарищ Иван с ним чуть-чуть поработает, яйца ему на уши натянет, тогда он нам про свой «МИГ» все вмиг доложит.
Насчет переспать можно было забыть: товарищ женщина хотела только оперативных данных, но не оперативных удовольствий. Причем оперативные данные в этом подполье выявлялись истинно р-революционными методами. Как в семнадцатом и как в девяносто первом. Товарищ Иван, человек-гора, даже очередную рюманьку отставил, понимая, что должен будет сейчас иметь чистые руки, горячее сердце и холодную голову, чему шведский «Абсолют» не способствует.
– Товарищи! – совершенно искренне напуганный, вскричал Ильин. – Камрады! О чем вы таком говорите? Я не хочу яйца на уши. Я сам сочувствующий и даже сразу признал товарищей вон там Ленина и вон там Троцкого, хотя третьего товарища признать не могу, не встречал. Я готов рассказать все, что знаю, но вот вам парадокс, камрады: я вообще не понимаю, о чем рассказывать. Сначала гебисты с самого с ранья морочили мне башку каким-то самолетом, но морочили, замечу, ничего толком не объясняя: что за самолет, откуда самолет, куда самолет, почему именно я о нем должен вспомнить. Одни намеки. А теперь вот вы… Да растолкуйте мне все с начала и до конца, и я постараюсь вспомнить, если сумею, но поподробнее растолкуйте, поподробнее, я намеков не понимаю, у меня на сей счет справка имеется…
– Иван, – тихо и кратко произнес Борода, не отвлекаясь,
Иван встал, и Ангел не удержался:
– Ни фига себе!..
Ильин готов был простить Ангелу невольное восхищение перед человеком-горой, Ильин и сам тащился от киноактера Арни Шварценеггера, как там, в минувшем, тащился, так и здесь, где Арни совершил столь же крутую карьеру, но тащиться – одно, а видеть, как человек-гора идет к тебе, чтобы делать очень больно, – это, знаете, другое, тут, знаете, не до праздных восхищений. Посему Ильин панически заверещал, адресуясь единственно к Ангелу:
– Придумай что-нибудь! Скорей!
– Сдавайся, – философски посоветовал Ангел. И Ильин быстро сказал:
– Сдаюсь.
Иван остановился рядом. Ильин глянул-таки на него снизу вверх и почувствовал, что кружится голова. Не сочтите сие метафорой: метр с кепкой Ильина рядом с двумя с лихом метрами Ивана – как все семь холмов Москвы рядом с Джомолунгмой. Иван чуть покачивался над Ильиным, как Останкинская телебашня, и в этой жизни возведенная над усадьбой графа Шереметева: видно, под потолком гуляли незаметные снизу турбулентные потоки.
– Чего говорить? – спросил Ильин, опять наливая в рюмку «Абсолюта» и скоренько опрокидывая вкусное в рот.
– Закуси, – брезгливо поморщился Борода. Ильин послушно закусил салатом.
– Давай все про самолет, – сказал Борода.
– С нашим удовольствием, – услужливо согласился Ильин и зачастил: – Значит, самолет. «МИГ», значит. Я на нем, видимо, летел-летел, потом произошла авария, и я с него, видимо, упал-упал. А он утонул, как мне сказали. А я выжил и вот – перед вами. Хотя сам ничего не помню. Амнезия. Тяжелая болезнь.
– Не прохонже, – заметил Ангел. Прав был, гад.
– Иван, – повторил Борода.
Чтобы описать происшедшее, придется потратить времени больше, нежели оно (происшедшее) заняло в реальности. А его, время, жаль. Посему отметим лишь начальный и конечный этапы. Начальный – это когда Иван резко и грубо схватил Ильина за плечи. Конечный – это когда Ильин выплыл из больного небытия и обнаружил себя на стуле в другой – видимо, соседней – комнате. Ильин был привязан к стулу капроновой веревкой, чтоб не упасть, поскольку ни руки, ни ноги не работали, позвоночник, не исключено, совсем развинтился и дико болел, а еще болели желудок, почки, печень, селезенка, поджелудочная железа, диафрагма и голова. Бит, похоже, был сильно и умело. К слову, в комнате никого не наличествовало.
– Ангел, – позвал Ильин, но Ангел не откликнулся. То ли ему досталось больше, чем Ильину, и он торчал в бессознанке, то ли временно вообще слинял, не перенеся издевательств над Ильиным; с ним, с хранителем фиговым, такое и раньше случалось. Вернется, поэтому не расстроился Ильин.
Комната изобилием мебели не отличалась, стул вот в ней имелся, к коему Ильина приторочили, еще койка с металлическими шарами на спинках, еще крошечный письменный столик с перекидным календарем – и все, пустой совсем стол! – а над ним висела карта Южной Африки плюс Мадагаскара.