Тихий берег Лебяжьего, или Приключения загольного бека(Повесть)
Шрифт:
— Стоп! Стоп! — Алька поднял обе руки и повторил: — В заброшенном доме.
Мы поняли, что он думает про столяров дом, и сразу согласились. Один Юрка сразу запротестовал, даже побледнел и разозлился:
— Чепуха! Разбойники не будут жить почти в деревне, что они, дураки?
Алька настаивал на своем:
— Не в деревне, а в стороне, и бывают не всегда. Анна-прачка не выдумала, а пастух видел, и Громиха, и вы свет видели, и, по правде сказать, Юрка до сих пор молчит про столяров дом. Верно? Надо проследить.
Юрка совершенно расстроился. Шрамик на губе стал не красным, а прямо багровым. Встал, пошел от нас, обернулся и сначала просвистел,
— Я в таком дурацком деле не участник. И вам не советую. Мне некогда.
Так и ушел. Мы, конечно, тоже расстроились и бросили бы все дело, если бы не Алька: его точно черти толкали. Глазки прищурил, брови задрал и начал командовать:
— Пойдем в столяров дом. Сбор у сенного сарайчика за последним домом сегодня, после того как ляжем спать. Кто пойдет со мной?
Вызвались Алешка, Ванька и я. Сережка отказался: мама заметит и не пустит, она очень чутко спит. Вдруг вернулся Юрий, не спросил, что мы решили, сказал сердито, ни к кому не обращаясь:
— У бабушки в кухне сидит урядник. Что-то выпытывает. — Он помолчал и добавил: — Эти тупицы из Скотланд-Ярда могут испортить все дело.
Опять столяров дом
Чтобы проснуться, я попросил Ваньку, как и прошлый раз, подергать за веревочку под окном. Лег под одеяло не раздеваясь и приготовил, положил под кровать, осеннее пальто. Все получилось хорошо. Мы с Ванькой быстро пришли к сенному сарайчику и застали там Альку и Алешку Артиста. Мы надеялись, что Юрий все-таки придет, и немножко подождали, хотя уже было двенадцать. Алька спросил:
— Если мы их вдруг накроем. Они с нами не пойдут, мы же не вооружены.
Ванька ответил, что важно выследить, потом будет видно, что делать. Мы еще немного подождали и пошли к Столярову домику. Ночь темная-темная. Чуть капал дождик, если ладонь протянуть — заметно. Деревьев не видно, слышно, как шумят. Значит, наши шаги заглушают. Мы шли, держась друг за друга. Алька не пошел вперед, пустил Ваньку. Вдруг Ванька остановился и тихонько ахнул. Впереди, там, где должен быть столяров домик, виднелся тусклый огонек. Мне страшно не захотелось идти дальше, наверно, и другим тоже. Мы сдвинули головы в кучу и стали шептаться. Алька предложил вернуться, потому что дело сделано — мы нашли притон разбойников. Ванька не согласился: вдруг это не разбойники? Мы с Алешкой хотели было уйти и соглашались с Алькой. Конечно, мы переспорили бы Ваньку и он один бы не пошел, только тут случилось совсем странное: разбойники пели!
Ветер притих. Мы были близко к домику и ясно услышали, что поет женщина! Женщина разбойница? Этого не может быть, это только в сказках. Нам легче и спокойнее стало. Алька сразу принялся распоряжаться. Велел нам с Алешкой заходить с левой стороны, а сам с Ванькой пошел с другой. Мы подкрались к окну и тихонько заглянули.
Очень мешала занавеска и доска, набитая на раме! Почти ничего не было видно. Посредине избы на столе горела маленькая керосиновая лампа. Люди сидели вокруг. Лиц не различить, а голоса слышны. Говорили о чем-то непонятном, и как только громко заспорили, забренчала гитара и женщина запела:
Андалузская ночь горяча, горяча, в этом зное и мраке бессилья, так что даже спадает с крутого плеча от биения сердца мантилья.Я сразу узнал голос лоцманской учительницы Кати. Она вся большая
Катя замолчала. Я услышал другой голос, страшно знакомый. Сразу бы сказал, что это дядя Петя, только он давно уехал в город. Дядя Петя очень хороший, добрый, только немного странный, ходит, как старичок, сгорбившись, и никогда не смотрит в глаза, а мимо. Мама зовет его Петюнчик, говорит, что он всего стесняется и поэтому до сих пор не женился.
Дяди Петин (да, дяди Петин!) голос сказал:
— Не надо больше подвергать маму…
Это он про бабушку. Тут вступился густой, как из бочки, голос:
— Петр прав. Теперь надо как-то иначе. Не думайте, что наш урядник дурак. Прохвост, несомненно. И взятку сорвал, и унюхал, и будет крутиться вокруг подозрительного дома.
И этот голос я узнал — это лоцманский ученик. Он таким басом поет в церковном хоре, стекла дрожат. Сразу запела Катя:
Это он, это он, мой гидальго лихой, Это он, его поступь я знаю, Он придет, и на грудь к нему брошуся я, И не будет конца поцелуям.Когда Катя смолкла, только гитара тихонько бренькала, я услышал еще один голос, полузнакомый, то есть где-то уже слышал, картавый:
— Не в вашей бабушке дело. Пговалили надежное место. Надо новое. Обещают еще пгислать ского. Дядя Ваня…
Дальше я не расслышал и мне стало скучно. Алешке тоже, и вообще нехорошо подслушивать. Мы пошли вокруг домика и встретили Альку с Ванькой. Они тоже уходили. Разбойников никаких не было. Это наши взрослые. Неинтересно. Из двери на песчаную дорожку падала полоска света, там что-то блестело. Алька нагнулся, поднял и сунул в карман. Уходя, я еще послушал Катину песню:
У меня нет друзей, у меня нет подруг, Только старый муж деньги считает. И корит он меня, и ругает меня, Даже в церковь одну не пускает.Пока мы шли, я сказал Альке:
— По-моему, там дядя Петя и Катя, только не видно было.
Алька рассмеялся:
— Ага, вот так разбойники! Я в то окно почти всех видел. Там еще Кот и этот картавый Антон. Помнишь, приезжал, и все спорили, спорили… И были еще незнакомые.
Из двери сарая показалась белая фигура. Я даже вздрогнул. Слава богу, Юрка. Он нас поджидал. Мы все рассказали. Он был доволен, подсмеивался над нами: нашли разбойников! Потом вдруг остановил нас и сказал страшно серьезно:
— Ребята, наверно, они никому не говорят, что собираются в столяровом домике, это, может быть, их тайна, а мы подглядели. Нехорошо. Давайте дадим клятву никому не говорить. А?
Алешка Артист страшно любит и знает все клятвы. Мы подняли руки и повторяли за ним:
— Своей клятвой креплю чужую. Никому никогда не расскажу, что видел в столяровом доме. Если нарушу клятву, пусть моя кровь превратится в жабью и стечет на сырую землю от удара кинжалом в сердце.
Здорово у Алешки клятвы получаются. Мы поклялись и пошли домой.