Тихий человек
Шрифт:
– Знаете, этот люкс больше, чем вся моя квартира.
– Не преувеличивайте, – засмеялся Уинтер.
– Если бы. У меня в квартире две спальни, одна из которых размером со шкаф, а гостиная – с ваш санузел. Я купила ее двадцать восемь лет назад, еще до замужества. Тогда у меня хватило денег только на нее. Сейчас я могла бы купить квартиру побольше, но зачем? В моей есть все, что мне нужно: спальное место, рабочее место и где приготовить обед. Наверное, я никогда не проводила много времени дома.
– Я тоже. Раз попробовал, но как-то не пошло. Когда я работал в Куантико,
– Но вы там не живете?
– Я там не был много лет. Нужно продать его. Сам не знаю, почему до сих пор этого не сделал.
– У Собека тоже дом, в котором он, по сути, и не живет.
– Да, но, по крайней мере, моя кухня не выглядит, как Бейрут после бомбардировки. И почему вы решили сравнить нас?
– Снова вспомнила про хороших психопатов. А вы сколько баллов набрали по опроснику Хейра?
Уинтер улыбнулся и ничего не ответил.
– Больше или меньше Собека?
– А почему вы спрашиваете? Это собеседование в Гуантанамо?
– Нет, Уинтер, это просто разговор. Вы когда-нибудь были женаты?
– Вы что, шутите? Кому же я такой нужен?
Андертон критически осмотрела его сверху донизу.
– Постричься, побриться, переодеться – и вы будете выглядеть практически презентабельно. Может, придется где-то сгладить углы. Начать с этой вашей педантичности. Она очень раздражает, – засмеялась Андертон, но скоро снова посерьезнела. – Фримен честно играть не будет. В лицо он улыбается, но потом вонзает нож в спину. Так вот запросто он информацию не передаст.
– Я и не ожидаю, но даже мелочи помогают. Важно то, что мы наладили общение с человеком, который – в теории – знает о ходе следствия все. Этакий кладезь информации. Но он не единственный источник, который у нас есть в полиции, так?
– На что вы намекаете?
– Что вы сразу выпускаете иголки? Это всего лишь вопрос. Люди в ходе беседы обычно задают друг другу вопросы.
Андертон посмотрела на него, но ничего не сказала.
– Вы были ведущим следователем полиции Ванкувера, пока вас не убрали. Конечно, вы нажили врагов, иначе Фримен сейчас не занимал бы ваше место. Но, я уверен, у вас осталось там немало друзей, с кем вы до сих пор поддерживаете отношения, обсуждаете погоду, вчерашний матч и, возможно, какие-то новые повороты в деле.
Андертон еще какое-то время молча смотрела на него, потом сделала глоток коктейля, подошла к дивану и села. Уинтер устроился в кресле. Какое-то время они сидели в тишине, нарушаемой только обволакивающими звуками музыки. Звучала последняя сочиненная Моцартом симфония, лучшая, по мнению Уинтера. В ней был заключен весь спектр эмоций, лежащий между надеждой и отчаянием. Если бы человеческие чувства можно было выразить в музыке, то эта симфония послужила бы идеальной формой для их воплощения. Каждый раз, когда он слушал это произведение, ему открывалось что-то новое.
– Никогда не думала, что вы поклонник классической музыки, – сказала Андертон. – Рок – да, но не классика.
– Моя мать преподавала игру на фортепиано, а Моцарт был ее любимым композитором. Когда она была беременна мной,
– Неужели кто-то правда так делает? – рассмеялась Андертон.
– Вам придется в это поверить.
– Вы сказали, что мама была преподавателем. Она уже на пенсии?
– Нет, она умерла.
– Сожалею.
– Почему? Ведь вы не виноваты в этом.
– Нет, но это то, что обычно говорится в подобных ситуациях. Значит, и вас мама научила играть?
Вопрос Андертон вызвал у него воспоминание об одном из светлых дней их жизни – еще до того, как она раскололась вдребезги. Уинтер сидел за пианино в музыкальной комнате, мама рядом с ним на одной табуретке. Места было мало, и они сидели прижавшись друг к другу. Мама играла мелодию, а он должен был сыграть ее на октаву выше. Сложность состояла в том, что сделать это он должен был с закрытыми глазами. Мама следила за тем, чтобы он не подсматривал. «Тебе не нужны глаза, Джефферсон. Учись слушать, чувствовать ноты», – говорила она с улыбкой. Во время уроков они всегда много смеялись, чего не случалось больше никогда в последние годы ее жизни. Альберт Уинтер совершил множество ужасных поступков, но то, что он лишил жену способности смеяться, было очень трудно простить. В такие моменты, как сейчас, Моцарт напоминал Уинтеру о матери. Отчаяние, надежда – и весь спектр между ними.
– Да, она научила меня, – ответил он.
– Вы хорошо играете?
– Неплохо.
– Значит, играете чертовски хорошо. Вы перфекционист, Уинтер. Вы просто обязаны быть лучшим во всем, что делаете.
Теперь уже Уинтер, в свою очередь, молча смотрел на Андертон, потягивая виски. Начиналась третья часть симфонии. Вторая была мрачной, а эта – игривой. На мгновение он почти забыл, что он делает в Ванкувере.
– Давайте сыграем в игру. Покажем друг другу, на что мы способны.
– Лестное предложение, конечно, но не забывайте – я почти на двадцать лет старше вас.
– Такие ходы не засчитываются.
– Рада слышать, – улыбнулась Андертон и взяла свой стакан. – Каковы правила игры?
– Вы расследуете это дело три года. За это время обязательно должно было всплыть что-то, что вызывает чувство противоречия. Что-то, что не укладывается в общую картину.
Она кивнула.
– Меньше всего я понимаю систему выбора жертв. У них нет ничего общего: разный цвет волос, разный цвет глаз. Изабелла и Алисия – белые, Лиана – азиатка. Возрастной диапазон – от двадцати восьми до тридцати двух, но это почти ни о чем не говорит. В этом районе живет огромное количество людей в этой возрастной группе.
– Но должно быть что-то, что их объединяет. Убийца очень хорошо продумывает свои действия. Что-то заставило его выбрать именно этих жертв.
– Но что?
– Возможно, они каким-то боком присутствовали в его жизни. Возможно, он работал в магазине, куда они часто ходили, или что-то им доставлял. Да хоть зубы им лечил.
– Зубы точно не лечил, – не удержалась от улыбки Андертон. – Я не новичок, Уинтер. Поверьте, мы разузнали об их жизни все, что только было можно, и точек пересечения нет.